Клуб пропавших без вести

С Аликом все было иначе. Он не медлил, когда хотел прикоснуться ко мне, не испрашивал разрешения, когда собирался поцеловать, но при этом всегда безошибочно угадывал мое настроение. Сколько раз, сжавшись в комочек на узком диване, я прятала лицо у Алика на груди и с наслаждением вдыхала запах его кожи, к которой навеки, казалось, прицепился тоненький аромат свежего, типично мужского парфюма… В такие моменты я чувствовала себя защищенной и бесконечно счастливой. Тогда я была живой. С уходом Алика умерла и я сама.

Почему это произошло именно со мной? Я узнала, что такое любовь, – и почти сразу же ее потеряла. Нет, не так – у меня ее отобрали. Грубо, безжалостно отодрали от души, прямо с кровью и мясом, оставив от меня лишь жалкую оболочку. За что? За какие прегрешения я обречена существовать, осознавая, что никогда больше не почувствую ничего подобного?

Перед глазами снова расплывалось за пеленой слез лицо абсолютно чужого мне мужчины, а в висках так и стучало: «Никогда, никогда…» Я могла сколько угодно внимать разумным доводам мамы и Аньки, могла отвлекаться на конкуренцию с коллегой и с головой бросаться в журналистское расследование, могла заботиться о чудесной девочке и находить общий язык с ее отцом… Могла, наконец, поднимать глаза к небу и утешаться тем, что однажды, пусть и через много-много лет, уже не на этой земле, мы чудесным образом воссоединимся с Аликом. Но все это было лишь нехитрым самообманом. Попыткой худо-бедно встречать каждый новый день, не заходясь в рыданиях. Сейчас же это «никогда» обрушилось со всем яростным отчаянием, и мне стало страшно. По-настоящему страшно при мысли о том, что я уже не увижу, не прикоснусь, не почувствую… Никогда.

– Рита, ты… ты опять плачешь? – Костя метнулся ко мне, попытавшись сжать за плечи, но я резко дернулась, вырываясь. – Что все-таки случилось?

– Ничего! И не трогай меня, никогда, слышишь? Никогда. Никогда! Это же инцест какой-то! – Мой голос сорвался на рыдания, губы затряслись, но вид потерянного, уронившего плечи Кости заставил меня встряхнуться. А ну-ка, приди в себя, истеричка! Он ни в чем не виноват. И явно заслуживает лучшей доли, чем потакание капризам окончательно свихнувшейся от переживаний неудачницы. Глубоко вздохнув, я отступила еще на шаг и с трудом, сквозь слезы, выжала из себя: – Прости. Дело во мне, только во мне. Тебе нужна другая женщина, которая сможет полюбить… Я же никогда не забуду… никогда…

И снова это окаянное слово! Отмахнувшись от бросившегося было ко мне Кости, я пулей полетела к лестнице, уже не стесняясь громких рыданий. Оказавшись в своей комнате, я хлопнула дверью и с размаху, не раздеваясь, бросилась на кровать, давая волю новому приступу истерики.

– Никогда, никогда, – твердила я, отчаянно колотя ни в чем не повинную подушку. Темнота обступала меня, и в это мгновение так хотелось раствориться в ней, забыв обо всем, забыв саму себя… Тело сотрясалось от рыданий, и казалось, я вот-вот выплюну собственное сердце. Ну и пусть! Я без труда представила фиалковые глаза, мягкие черты, густые темные волосы, сильные руки. Как же ты нужен мне сейчас… Но ты больше никогда не будешь рядом. Никогда…

За спиной вдруг раздался мягкий шорох, и по яркому лучу, скользнувшему по подушке, я поняла, что дверь комнаты распахнули. Да что же это такое, даже без стука! Так и есть: я повернула голову, и заплаканные глаза резанул проникавший из коридора яркий свет, на фоне которого выделялась темная фигура. Видимо, Костиной храбрости хватило только на то, чтобы нарушить мое уединение, потому что он застыл на пороге, не решаясь войти. Обессиленная яростным плачем, я снова рухнула на подушку.

– Прости, умоляю. Пожалуйста. Прости меня, Костя. – Нервный срыв окончательно истощил силы, и я могла лишь бессвязно лепетать сквозь слезы. – Ты помогал мне, всегда, и я видела от тебя только хорошее… Я искренне привязалась к Маше. У меня сердце разрывается при мысли о том, как я оставлю ее… вас. Но я не могу быть с тобой. Пойми, не могу. Это было бы эгоистично, нечестно. Ты мой друг, очень хороший, почти брат… Но я не смогу полюбить тебя – так, как ты того заслуживаешь. Я никого больше не полюблю. Я выпотрошена изнутри, я калека в душе, из меня словно вынули все чувства, пойми! И я никогда не стану прежней. Никогда…

Я снова дала волю слезам, зарываясь лицом в подушку. Костя так и стоял на пороге молча и наверняка мучился пресловутым «Почему?». А я плакала и плакала, терзаясь еще больше и жалея всех – Алика, Костю, Машу, себя…

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я смогла сколько-нибудь успокоиться. Но на смену истерике вдруг пришло четкое осознание: у меня уже не будет нормальной жизни. Вообще никакой жизни. Никогда. Значит, доживу свой век такой – окаменевшей от горя, смирившейся с одиночеством. Зато не испорчу никому жизнь. Оставлю Косте шанс на настоящее счастье. Не буду притворяться и лгать.