Клуб пропавших без вести

Теперь мне оставалось лишь собраться и поскорее покинуть этот дом, чтобы снова не расклеиться и, главное, не подвергать новым переживаниям его обитателей. Больше всего на свете я боялась объяснения с Машей. Можно было сколько угодно утешаться мыслями, что девочка не должна расти в неестественной, напряженной атмосфере, что она все равно ощутит мою фальшь в отношении ее отца, что и ей нужен шанс обрести настоящую любовь нежной, искренней матери… Я все равно чувствовала себя трусихой, стервой, эгоисткой, которая бесцеремонно вторглась даже не в дом – в жизни – хороших людей, перевернув все вверх дном.

Но медлить с объяснением не стоило, я и без того как могла тянула время… чего ради? В который раз окинув взглядом уже ставшую чужой комнату, я собралась с духом и толкнула дверь…

Внизу на меня сразу налетела, чуть не сбив с ног, оживленная малышка. Она с веселым визгом бросилась мне на шею – и тут же притихла, уловив мой удрученный настрой.

– Ничего страшного, милая, просто нездоровится, скоро пройдет. – Я крепко прижала встревожившуюся девочку к груди, еле сдерживая новый приступ слез, и выжала из себя жалкое подобие деловитого тона: – Давай присядем, Машенька, мне нужно кое-что тебе сказать.

Крошка тут же выскользнула от меня и побежала в гостиную, где плюхнулась прямо на ковер перед разбросанными фломастерами и начатым рисунком. Опустившись рядом на колени, я пригляделась: очередная темноволосая принцесса в светлом платье рука об руку с какой-то бесформенной глыбой, видимо, изображавшей ее кавалера.

– Машенька, понимаешь… такое дело… – осторожно протянула я, не в силах выложить все сразу малышке, которая тут же вернулась к своему неумелому портрету. Помедлив, я вдруг вспомнила о том, что с самого начала общалась с Машей, как со взрослой. И, зажмурившись от страха, честно выпалила: – Милая, мне пора возвращаться домой. Очень тяжело расставаться с тобой, так тяжело, ты и представить себе не можешь… Но мы обязательно будем общаться и, надеюсь, видеться… Мы ведь останемся подругами, правда? Обещаю, я буду звонить тебе каждый день!

На комнату опустилась тишина. Мгновенная, густая, настолько осязаемая, что, казалось, меня стремительно окутывает плотный кокон, из которого уже не выбраться… Приступ клаустрофобии накрыл с головой, и я в панике распахнула глаза… Меня встретил не по годам взрослый, недоумевающий, полный вопросов взор Маши. За какое-то мгновение на детском личике промелькнула целая гамма чувств: от растерянности до отчаяния. Янтарно-карие глаза опасно увлажнились…

– Девочка моя, ну что ты, не расстраивайся… Только не плачь, милая! – Я потянулась к Маше, но она вскочила на ноги и попятилась от меня. Как же я ошибалась, когда считала, что ребенок не успел привыкнуть ко мне за какой-то месяц! В этот миг тяжкого осознания я и сломалась, почувствовав, как по воспаленным от рыданий щекам снова покатились жгучие слезы. Нет, я не могу так уехать! Пусть я буду несчастлива, но эта малышка не должна страдать! – Машенька, все, все, я никуда не еду, успокойся. Прости, что сказала такую глупость. Я останусь с тобой, мы будем вместе, всегда… столько, сколько захочешь…

Я что-то бессвязно залепетала, а Маша, подняв на меня взгляд, вдруг медленно, с достоинством качнула головой из стороны в сторону. И повернувшись, бросилась к дверному проему, в котором проступила внушительная фигура ее отца, видимо, слышавшего обрывки моих слов. Костя подхватил Машу на руки, и она уткнулась в изгиб его шеи.

– Ну-ну, успокойся, доченька, мы с тобой тоже скоро вернемся в Москву. Начнешь заниматься музыкой, ты ведь любишь петь, да? – Большая сильная ладонь утешающе легла на маленькие кудряшки. – Давай устроим себе сегодня день отдыха, поедем в город, посмотрим какой-нибудь спектакль. А потом разорим детский мир, куплю тебе все, что ни пожелаешь! Согласна?

Костя еще долго нашептывал что-то дочери, а потом они удалились, такие разные, но все-таки удивительно похожие друг на друга. Доверчивые, искренние, мудрые, обиженные… мной. И я могла броситься за ними, умоляя забыть о моих словах, попробовать вернуть недавнее прошлое с нашими чудесными отношениями, заглаживать свою вину – все было бы напрасно. Потому что в повороте головы Маши, в нарочитом равнодушии ее отца, в их единении четко читалось одно: «Нам не нужны твои подачки, предательница! Собралась уезжать – так скатертью дорога. Третий лишний».

Но, если вдуматься, в чем заключалась моя вина? В том, что привязалась к этой крошечной семье? Что заставила их привязаться ко мне? Клянусь, это произошло невольно! Осознав ошибку, я попыталась быть честной – и больно ранила людей, от которых видела только добро. Какая же я все-таки дрянь, мерзавка, дура! Я хуже всех…

Уронив лицо в ладони, я застыла на месте горестным изваянием. Не знаю, сколько я просидела вот так прямо на полу, ощущая сочившуюся между пальцев едкую влагу. И очнулась, лишь когда мне на голову мягко легла чья-то ладонь. Я вздрогнула от неожиданности, а над головой раздался сочный голос: