Если с Бьянкой что-то случилось, весь этот город не избежит моей ярости.
Никто не уцелеет.
Я даже не думал воспользоваться лифтом.
Как только я распахиваю дверь своего здания, сразу бегу по лестнице, преодолевая все пятнадцать этажей, чтобы добраться до своей квартиры как можно быстрее. Адреналин и зверь внутри меня захватывают сознание, когда я мчусь к своей двери, пистолет в руке, готовый стрелять. Я даже не пытаюсь возиться с замком или ручкой — просто выбиваю ебанную дверь, зная, что, войдя внутрь, не увижу Финна и Бьянку, смотрящих «Красотку».
Мои глаза настороженно осматривают пространство, пистолет нацелен туда же, куда направлен мой взгляд. Ничего не вижу, ничего не
Особенно если это касается Рыжей.
—
Две пустых банки от пепси стоят на кофейном столике рядом с открытым пакетом Cool Ranch Doritos и телефоном Бьянки.
— Проклятье, — выплевываю я, проводя рукой по волосам, сжимая их у корней в кулак.
Я бросаюсь в спальню и вижу опустошенный рюкзак Финна на полу, его телефон среди разбросанных вещей. Ком в горле разрастается, перекрывая дыхание.
— Блядь!
Мои ботинки скользят по деревянному полу, когда я снова влетаю в гостиную, и взгляд падает чуть дальше — на дверь в мой офис. И тогда я вижу их.
Мои ноги замирают, мышцы живота сжимаются, словно меня только что ударил движущийся снаряд.
Ноги. Неподвижные ноги лежат частично в проеме, а большей частью — в офисе. Одна нога согнута и опирается на дверной косяк, другая откинута в сторону,
Я знаю, кому принадлежат эти ботинки. Я знаю, чьи это ноги, еще до того, как подхожу ближе.
Мои ноги снова движутся, затем начинают бежать. Я открываю дверь, осматриваю комнату с пистолетом наготове, но не нахожу ничего.
Тогда я убираю оружие и делаю то, что разум заставляет, а тело противится.
Я смотрю вниз.
Крик вырывается из моего горла, когда мои глаза падают на тело Финна. Его глаза широко открыты, кожа мертвенно-бледная, дыра от пули в щеке.
Его пистолет сжат в кулаке, палец всё еще лежит на спусковом крючке, который он так и не успел нажать.
Я опускаюсь на корточки, рыча сквозь горло, закрываю его глаза рукой.
— Спи спокойно, брат, — говорю я, перекладывая руку ему на грудь.
Затем я встаю в полный рост.
Я сжимаю зубы, глаза сужаются, и кровь в моих жилах застывает.
Лоренцо Моретти — ходячий ебанный мертвец.
Пришло время для него встретиться с моим зверем.
Мое сердце разрывается в груди.
Они убили Финна. Веселого, добродушного, заботливого Финна. Я до сих пор слышу выстрел, который это сделал, застрявший в моей голове как бесконечная запись. С каждым гулким эхом, звучащим в ушах, я вздрагиваю, и еще больше слез катятся по щекам.
У них был ключ. Не знаю, откуда, но у них был ключ.
Мы с Финном даже не успели поставить фильм, потому что увлеклись разговором. Он расспрашивал меня о семье, и я не знаю, как поняла, что могу доверять ему, интуитивно, просто
Он слушал, радовался, когда я рассказывала о хороших временах, о воскресных семейных обедах, о моих шаловливых кузенах. Он проявлял сочувствие, когда я говорила о плохих моментах, — как сбежала, как испугалась, когда поняла, за какого человека меня выдал отец, и о том, что почувствовала, когда узнала, что люди отца убили Натаниэля, парня, который помог мне сбежать.
Финн стал мне другом. И он был братом Килла.
Теперь его больше нет.
Я зажмуриваюсь и прижимаю колени крепче к груди, опуская лоб на скрещенные руки.
Помню тот момент, когда за моей спиной скрипнула дверь. На долю секунды подумала, что это Килл. Даже улыбнулась, когда они вошли. Финн был в кабинете Килла, искал листок бумаги и карандаш. Я сказала ему, что хочу сделать татуировку, и, будучи художником, он предложил набросать эскиз.
В ту же секунду, как увидела двоих мужчин, вскочила на ноги и закричала, зовя Финна. Как только он появился в дверях с уже направленным пистолетом, его настигла пуля.
Я снова вздрагиваю, слыша выстрел, и живот скручивается.
— Прости. Прости.
Килл найдет его. Он обнаружит его мертвым, меня не будет, и он пойдет искать меня. Но я уверена, что Лоренцо этого и ждет. Финн умер из-за меня, и, если Киллиан явится сюда ослепленный яростью, его тоже убьют.
Сдавленный всхлип поднимается к горлу, и я запрокидываю голову, надеясь, что слезы вернутся туда, откуда появились, и перестанут течь.
Меня держат в этой комнате уже около двух часов. Может, чуть больше, может, чуть меньше. Время для меня ничего не значит. Моя безопасность ничего не значит.
Я поднимаю голову, осматривая холодную, белую, минималистично оформленную комнату.