Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Претензии у него не только к Борхесу:

– У меня есть подозрение, что латиноамериканская литература потому не может быть хорошей, что это литература, написанная захватчиками. Это не их земля. Так в латиноамериканской литературе, так в американской. В подсознании стран, где коренное население жестоко выбито, живут какие-то кошмары. Поэтому все время что-то жуткое грезится Стивену Кингу, поэтому такие мучительные и невыносимые фантазии у Маркеса – какие-то муравьи кого-то съедают. То же, подозреваю, и в русской – Россия тоже захваченная страна, в этом я не сомневаюсь ни секунды.

В его романе «Эвакуатор» захваченная страна вспыхивает. Чеченцы взрывают АЭС, менты, пользуясь положением о чрезвычайном положении, метут всех подряд, закрываются рабочие места, а население стремительно криминализуется. Игорь и Катька, работающие в глянцевом журнале, бегут из Москвы, а потом и с Земли вовсе. Я задаю главный, может быть, вопрос, возникающий у человека, который прочел «Эвакуатора»: валить-то надо отсюда?

– Нет, конечно. Ну, то есть кому-то надо. Но, во-первых, Россия придает масштаб всему, что ты делаешь. Это огромное сырое эхо, которое подзвучивает каждый звук. Во-вторых…

Тут у него звонит мобильный.

– Да, придумал. Житинского!

Звонят из оргкомитета премии «Нацбест», Быков номинатор. В финале, однако ж, предполагает Быков, опять окажется его «Эвакуатор» – вместе с гарросовской «Серой слизью», как раньше, в 2003-м, «Орфография» и «Головоломка».

Конкуренты давно дружат – более того, если они и в самом деле окажутся в финале, то церемонию придется проводить без них: они втроем уже аккредитовались на конец мая на 80-летие «Артека».

По всей этой гайдаровской жизни с пионерлагерями, моделями спутников и лыжными шапочками Быков ностальгирует страстно. Мистическим отношениям с советским миром посвящен его первый роман – «Оправдание». В «Эвакуаторе» тоже вздыбливается на мгновение призрак этой добротной жизни.

– Я человек позитивного склада. Мне нравилось, как было в России в семидесятые годы. По крайней мере, у тех людей было кратковременное единство власти и общества.

Быковская национальная идея проста, как первомайский транспарант:

– Мы единое государство, мы должны им стать. У нас нет лишних людей. Нам нужны все. Поднять и одеть любого бомжа и дать ему работу, дать ощущение смысла, перестать отбирать результат труда. В нынешней стране никто никому не нужен – я не нужен, вы не нужны, нужны только нефтяники. Государство считает, что человек должен работать на государство, отчужденное и прекрасное, либералы считают, что на себя должны работать избранные, а остальные – это пролы, которые работают на них. Я считаю, Россия должна быть страной социального антидарвинизма, где выживает не сильнейший, а слабейший, где все вовлечены в общий труд, – такая, по сути, философия общего дела, но только этим общим делом является не воскресение мертвых, а создание сверхдержавы, лучшей страны в мире.

Так я и думал: хлебом не корми – дай поговорить о России – на форумах, в ЖЖ, в «Му-Му»; бесконечный кухонный треп.

– Нет, это не кухонный треп. Весь ужас в том, что Россия – это болото, дикое поле, самая непроговоренная, неопределенная страна. Надо договориться: есть вещи, которые не делает никто. Полицейский не должен вас бить при задержании. Деньги, выданные на детей, не должны уходить на генералов – и так далее. Мы, люди слова, должны это проговорить. А потом, слушайте, а о чем еще-то говорить – чё, о машинах, что ли?

По-видимому, апофеозом этих разговоров о России были случившиеся полгода, которые он проработал в газете «Консерватор».

– Бывало, до восьми работаешь как бешеный, потом пошли все в буфет, взяли водки и сала и два часа сидят, п**дят о России: ах-х*ительно интересно. Асриян, бывало, Крылов, Долгинова, Ольшанер, сидим, бля-а-а! Курьер уже знал: если в восемь часов зовут курьера – значит, за водкой и салом, только за этим у нас ходил, больше ни за чем. И вот это мне нравилось: до смерти работаем и до полусмерти пьем.

Надо ли уточнять, что эти полгода, в 2002/2003-м, Быков считает лучшими в своей жизни.

Воспоминания о журналистской вольнице настраивают его на лирический лад: он начинает декламировать свое собственное стихотворение – что-то про (у меня память примерно в 3000 раз хуже быковской) «везде, куда доходят поезда, царила неизменная п**да! П**да, п**ды, п**дой, в п**ду, п**дами!». На нас начинают оглядываться. Я вспоминаю, как в 1995-м его уже забирали в милицию за участие в газете «Мать», легализовавшей ненормативную лексику. К нашему столику приближаются двое – ну, думаю, началось. «Можно попросить у вас автограф?» Вообще-то, это две девушки. Быков, как ни в чем не бывало, подмахивает картонную подставку с логотипом «Балтики». К нам приближается еще одна поклонница. Я понимаю, что если так дальше будет продолжаться, то поговорить нам не дадут. Эвакуируемся из «Му-му» в тихое место.