Скорее да, чем нет. Идея, к которой причащается человек, совершающий экскурсию по ларссоновскому Стокгольму или манкеллевскому Истаду, – это идея государства, которое в состоянии отвечать на современные вызовы, а не просто, как все остальные, вяло отмахиваться от них, будучи заранее уверенным, что преступность, коррупция и расизм – проблемы заведомо нерешаемые. Идея общества, которое в состоянии контролировать свое государство – и помогать ему в тот момент, когда оно не справляется со своими обязанностями. Идея своего рода утопической страны, которая бесперебойно выдумывает себе кошмары только для того, чтобы с помощью такого изощренного психического маневра остаться страной, где вероятность реализации подобных сценариев сведена к минимуму. Страны, в которой тоже есть бытовое насилие, загнанные в подсознание коллективные психотравмы прошлого и нелегальная иммиграция, – но населенной героями, которые готовы шпионить друг за другом, гоняться с мигалкой за нарушителями скоростного режима и влезать на серверы госучреждений ради того, чтобы их страна оставалась самым безопасным местом на Земле, откуда никто не захочет убегать.
Разумеется, верить в существование мира, в котором искоренена преступность, – примерно то же самое, что верить в Хоттабыча или Гарри Поттера, однако бум скандинавских детективов – феномен, свидетельствующий о том, что взрослые тоже нуждаются в иллюзиях. И пусть в действительности зло наказывается очень редко, Ларссонленд – функционирует.
Действующий резерв
К живому Владимиру Нестеренко, автору сценария «Чужая», попадают через Интернет. Несложная эпистолярная трехходовка – и вы обнаруживаете у себя в ящике письмо с юзерпиком, где изображено экстравагантное существо: костлявое, беззубое, с седыми патлами и озорными глазами; это и есть Адольфыч.
Киев, прихваченный ранними заморозками, уже не может выдавать себя за южный иностранный город; чередующиеся билборды «Меченосца» и «Райффайзена» – как элементы камуфляжной сетки, которые кто-то набросил на голые стволы каштанов, чтобы нельзя было отличить его от других постсоветских миллионников; глаза так слезятся от сырого ветра, что я не замечаю, откуда появляется Адольфыч; не «Адольфыч», конечно, – Владимир. Он тут же произносит слово «офис», и я киваю; погода не для перипатетиков. Про Адольфыча ходит много слухов, но никто не сказал мне, что он главный редактор глянцевого журнала.
От Майдана, будто из пистолета с глушителем, выстреливает вверх тихая улочка, параллельная Крещатику; там, во дворах, расположена штаб-квартира
В первом раунде уместны несколько дежурных вопросов – правда ли, что вы душеприказчик художника-авангардиста Хилько, который топором отрубил голову собственной матери (правда), настоящее ли у вас отчество (да, хотя у отца были и другие причины, чтобы заняться боксом), что это за существо изображено у вас на юзерпике (а, это Джефф – живой труп, самый старый наркоман Лондона). Джеффу 92 года, и с ним в одной больничной палате лежал один друг Адольфыча после того, как подрался в пабе с неграми и ему сломали ногу. Друг прислал фотографию, Адольфыч канонизировал образ, и с тех пор Джефф прочно закрепился в апостольском чине иконостаса сетевых фашистов.
Феномен «Адольфыч в Сети» – слишком обширная тема, чтобы попытаться раскрыть ее в коротком очерке; она ожидает будущих исследователей. Пока достаточно просто упомянуть, что «ливжурнал» он завел еще в 2003-м, догадавшись, что это идеальный способ вести дела и «обкатывать свои идеи» («Какие идеи?» – «…уничтожение вместе с их женами, детьми, братьями и прочим кодлом может дать какой-то шанс выжить полуопидорашенной белой расе»); что для осмеливающихся высказываться о его заметках без должного энтузиазма он приберегает запоминающиеся директивы вроде «поучи свою мамашу п**дой мух ловить»; что, наконец, если кто-либо и дальше продолжает вести себя неконструктивно, у него появится хороший шанс познакомиться с Адольфычем – убежденным, что в Сети тоже нужно «подтверждать репутацию», лично; и, нет, он не скрывает, что как педагог считает преждевременным отказываться от телесных наказаний. При этом шер-хане ежедневно шакалят тысяча-другая падальщиков – которые, повизгивая от удовольствия или блюя от омерзения, разносят отдельные реплики по своим норам.