Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Редакция «Вестника разврата» похожа на ЖЖ какого-нибудь кроткого коллекционера порнографических открыток – обитель тишины и благочинности, где давно уже никто не обновляет записи; темперамент Адольфыча не позволяет ему задерживаться здесь слишком долго, и несмотря на непогоду, мы собираемся посетить форумы пооживленнее. Перед тем как выйти, он приникает к двери и секунды две разглядывает лестничную площадку. «Все пацаны, – вспоминается авторская ремарка в „Чужой“, – перед тем, как выйти из квартир, смотрят в глазок». Адольфыч называет это «страхом стационарных мест»: «Самое неприятное – это входить вечером в подъезд. Даже если ты на пенсии».

Адольфыч не делает секрета из того, что он не просто «на пенсии», но – гангстер на пенсии. За коньяком, в частности, уже возникало воспоминание о том, как «мы» были «крышей» у «буржуйского вино-водочного магазина», как раз напротив, на Крещатике. Раз в месяц из Германии приезжал человек с пакетом, где лежали полторы тысячи долларов, порядочная для начала девяностых сумма. Самое любопытное начиналось, когда курьер запаздывал и магазин расплачивался с «крышей» натурой… вот тогда – ваше здоровье! – он и научился понимать толк в коньяке.

У гангстера-пенсионера сорока двух лет (карлсоновский возраст: «Уже довольно старый, чтоб делать замечания на улице, и еще довольно молодой, чтобы в случае чего дать п**ды») образуется много свободного времени – настолько, что он может подумать о мемуарах, записать пару-тройку особенно запомнившихся диалогов и даже попробовать себя в кинодраматургии.

«Чужая» была написана по просьбе одного знакомого из Штатов. Режиссер на ПМЖ в Америке, тот посмотрел «Бумер», загорелся и предложил Адольфычу сочинить сценарий на ту же тему. Заказчик так и не нашел в себе силы снять по «Чужой» фильм, и зря; однако Адольфыч нисколько не жалеет о потраченном времени[9]. Оказывается, он и так – уже давно, с тех пор, как хлынула волна палп-фикшна и сериалов про бандитов, – собирался высказаться по теме. «Не исключено, я стал писать потому, что прочел Корецкого и увидел „Бригаду“, – потому что в некоторых деталях это, может, и соответствует действительности, но в целом – фуфло. Это мусорская версия девяностых». Адольфыч был с другой стороны – у которой никогда не было компетентных адвокатов, за отдельными редкими исключениями: Пелевин (бандитская глава в «Чапаеве») и Мурзенко (с «Мама не горюй!»). «Бумер» – хороший фильм, но так, как там, на самом деле не бывает. «Чужая» похожа на «Бумер», но она не про то же самое.

На протяжении всех девяностых годов будущий автор «Чужой» непрерывно участвует в бандитском движении. Работает последовательно в двух киевских группировках. Специалист широкого профиля, чаще прочего он занимается обеспечением «крыши» и выбиванием долгов, то есть рэкетом. Долгое время гастролирует в Европе, особенно интенсивно по странам бывшего соцлагеря. Чтобы понять, что это все значит в переводе с языка милицейских протоколов, лучше всего прочесть «Чужую» и рассказы, среди которых, между прочим, преобладают написанные от первого лица. Прямая трансляция из головы гопника, отодравшего палку от шведской стенки и бегущего громить кавказские ряды на рынке. Репортаж от лица рэкетира, отправляющегося на стрелку с палестинцами с бейсбольной битой в багажнике. По правде сказать, писатель, владеющий такой экзотической профессией, вызывает столько вопросов, что я задаю ему всего один: ставил ли он должникам утюги на животы? «Утюги – это все херня. Во-первых, долго, во-вторых, отягчающие обстоятельства, за это сильно увеличивали срок и мусора п***или».

Немотивированные нападения, вендетта, неконтролируемые вспышки ярости – Адольфычев театр жестокости может похвастаться впечатляющим сюжетным репертуаром; однако центральная коллизия тут – преступление и наказание. Никакого отношения к традиционно достоевской системе ценностей эта коллизия не имеет. Тут чистый Ветхий Завет: вину можно в лучшем случае возместить с лихвой, в худшем – искупить жизнью, но никакого прощения быть не может. Это как с колхозником в «Чужой», который, после того как бандиты, смеха ради, имитировали лобовое столкновение, в сердцах показал им дулю: оскорбил, значит, виноват; виноват – так сдохни, хотя бы понарошку.

В конце девяностых Адольфычу, в чьи интересы всегда входило не только выбивание денег, но и пополнение лингвистического багажа, предоставляется возможность изучить тюремный жаргон и фольклор в полевых условиях; однако и после близкого знакомства с пенитенциарной системой он отходит от дел не сразу. Если – после публикации «Чужой» – его и станут показывать по телевизору, то вместо лица у него будет композиция из мигающих разноцветных квадратиков. «Нестеренко, – сразу предупреждает он, – псевдоним».

На просьбу обозначить свой нынешний статус по отношению к миру криминала, Адольфыч, не задумываясь, отвечает:

– Я – действующий резерв.

И при каких обстоятельствах возникнет шанс, что он выдвинется на передний план?

– Ну, если на святое замахнутся. На что?