Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Прорезь у солонки сделана в виде изящной буквы S, но соль внутри такая крупная, чумацкая, что она не может оттуда высыпаться, – и поэтому, если хочешь придать резкость вкусу своих драников, ты все равно должен раскручивать склянку и запустить туда пальцы.

– Понимаете?

Ну да: общее жлобство – слепое копирование чужих образцов, духовное холуйство, упрямое нежелание замечать абсурд, закоснелость в предрассудках (или «тотальная гламуризация», «экономическое процветание») – отражается и тут, в «поросовских» зеркалах, и, похоже, на самом деле Адольфыч не испытывает особого восторга от постоянного пребывания в компании соотечественников, для которых художники, как Хилько, – всегда семь-бэ, которым навязали чужие стандарты, а они не цвиркают и радуются, что их обеспечивают доступным по цене суррогатом. Особенное омерзение Адольфыча вызывает то, что главными обличителями жлобства считаются другие жлобы, такие же ненастоящие, как те, с кеми они «борются».

Семнадцатое октября,16:00, Киев, «Будинок книги» на Льва Толстого. В полуподвальном зале курят двое: герой пресс-конференции – автор романа «Духless» С. Минаев и присутствующий на мероприятии инкогнито В. Нестеренко. Помещение набито легковоспламеняющимся товаром – но перед корпоративным самураем товароведы магазина благоговеют, а перед Адольфычем тушуются.

Когда тираж твоей книги зашкаливает за 400 000 и ты гастролируешь с пресс-конференциями по всему миру, то, рано или поздно, рискуешь оказаться в том же городе, где живет Адольфыч, которого, так бывает, приводит на мероприятие случайно оказавшийся здесь московский журналист – просто потому, что ему любопытно смоделировать ситуацию встречи двух создателей версий лишних людей нашего времени.

Минут десять мы ожидаем Минаева в отстойнике в компании непривилегированных читателей: восемь разнополых духлессов ерзают на разномастных креслах в предвкушении встречи с кумиром. Адольфыч погружается в иллюстрированное издание «Ножи мира». Момент кажется мне подходящим, чтобы узнать, включает ли декларированный им farewell to arms[10] отказ от ношения холодного оружия. Не включает; Адольфыч извлекает из-за пазухи короткий складной инструмент, больше похожий на коготь. А зачем ему нож, раз la piovra[11] больше не требует его к священной жертве?

– Так ведь не молодею, а характер все такой же за**истый. Будьте любезны, подскажите нам, а где же писатель?

Продавщица, уставившаяся на Адольфыча с пером как на Фредди Крюгера, справляется с желанием завизжать:

– Автор уже здесь, но внизу – он общается с прессой. Адольфыч по-кинконговски подпрыгивает:

– Ептыть, так мы ж пресса! Vice News!

Сергей-«анти-Робски»-Минаев упакован в фуфайку с надписью вроде What’s the fuck is D&G? – или что-то в этом роде; мне видно, что у Адольфыча, расстегнувшего горло на своей олимпийке, футболка с Мэнсоном. Минаев клеймит консьюмеризм, корпоративное жлобство и делится своими впечатлениями от вчерашнего киевского показа коллекции одежды «Духless».

– Вон баба там стоит, я ее знаю, – от скуки Адольфыч принимается комментировать вслух публику. – Она классно сосет, как же… сука, не запоминаю имена – может быть, от травы, а может…

Я замечаю, что по лбу у Мэнсона ползет свастика.

– …мне психолог сказала – из-за того, что конкурентная личность. Вот говорит мне кто-то, как его зовут, а я подсознательно думаю: да на *** ты мне нужен, и не запоминаю.

Девушка не может не слышать этого, и мне хочется провалиться сквозь землю. Адольфыч – обратная сторона того, что мы знаем о девяностых, и это касается не только бандитского движения; он воплощение всех разновидностей неполиткорректности, в том числе гендерной; так, о визите своей знакомой он уведомляет: «Да придет тут одна П**** Ивановна»; позже, когда П**** Ивановна дружески щелкнет его по носу, конкурентная личность скажет ей очень серьезно: «Знаешь, ротом хоть *** соси, а рукам волю не давай». В связи с этим «ротом» я вспоминаю недоумение относительно одной ремарки в «Чужой» – к сексуальной сцене с участием Анжелы и Шустрого. Показывать можно все, на усмотрение режиссера, но – категорически – это не должен быть оральный секс. Почему? А потому что она воровка, а воровкам сосать западло: понятия запрещают. Даже если ей нравится? Даже если нравится.

– …мы с Фредом… Фредом Бегбедером… Герои моего второго романа… Еще вопросы?

Адольфыч берет в руки микрофон и выдергивает чеку:

– Скажиде-бжалста, а Серхей Минаев, шо вел дыскотеки, кем уам приходыться?

Выглядит это по-настоящему страшно. Черт, черт, черт, если Минаев – это анти-Робски, то кто такой, спрашивается, Адольфыч?

Кем бы ни был этот киевский куклуксклановец, в его текстах точно не чувствуется дефицит духовности; пусть Адольфычева духовность не вполне совпадает с той, на которую ссылаются в телевизоре.