Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Бог ты мой, бог ты мой: а что же делать, если они и в самом деле исчезнут? Все, до единого? Только не это, пожалуйста. Все что угодно – но только не это.

Платформа фирн

Через 12 минут чашки на столе Мишеля Фейбера подпрыгнут, а ваза с нарциссами завалится набок: к платформе прибудет вечерний поезд из Инвернесса.

Не будем вдаваться в подробное описание причин, однако факт остается фактом: преуспевающий писатель Мишель Фейбер, человек, с которого началась мода на викторианские ретророманы, автор нескольких хитов, в том числе «Багрового лепестка и белого», международного бестселлера, который в 2011 году даже экранизировали, проживает в довольно неприглядном здании на платформе железной дороги, связывающей между собой непопулярные среди туристов северошотландские города Инвернесс и Инвершин. Проще всего было бы сказать – живет с женой в вокзале (и правда ведь – в гостиной явно была касса, в спальне – небольшой зал ожидания), но хотелось бы избежать каких-либо комических обертонов; вот уж что в жизни М. Фейбера отсутствует напрочь, так это комедия.

– Да, мы эксцентрики, – охотно подтверждает Фейбер, про которого местные газеты пишут, что лохнесское чудовище по сравнению с ним кажется экстравертом; однако даже манера укладываться спать в десяти сантиметрах от вращающихся на приличной скорости колес локомотива Шотландских железных дорог вовсе не самая эксцентричная черта его характера. Кроме характера есть еще и биография: работа медбратом в мельбурнской больнице, уборка чужих квартир, опыт проживания в одном помещении с трансвеститом, чрезвычайно непростые отношения с собственными родственниками и родственниками жены – поверьте, вам лучше не знать всего. Приступы депрессии длятся месяцы и годы; писатель сутками сидит у себя в кабинете, листает комиксы и слушает не имеющие начала и конца инструментальные сочинения каких-то финнов, лупящих по стиральным доскам под электронные наигрыши.

Фейбер, впрочем, дает понять, что было бы неправильно делать какие-то далеко идущие выводы о тайном смысле его текстов на основании наблюдений за его бытом или знакомства с его биографией.

– Я ужасно неавтобиографический писатель. У меня есть опыт, который многие сочли бы интересным для литературы. Мои родители были людьми из рабочего класса: мать работала на фабрике, отец – в лавке, торгующей запчастями. У них были другие дети, которых они бросили в Голландии, – поступили очень дурно по отношению к ним, а меня привезли в Австралию и воспитывали как единственного ребенка. Многие именно об этом написали бы свой роман, сосредоточились бы на этой центральной травме. Я никогда не сделаю ничего подобного. Мне неинтересно писать о себе и своем прошлом, о том, как я живу в Шотландии, о работах, на которых я работал 25 лет назад в Мельбурне. Я ни разу не написал о своем неудачном первом браке – хотя обычно именно о таких вещах пишут нормальные писатели, это идеальное поле для создания истории. Но только не для меня. Наоборот, я нарочно выбираю персонажей таким образом, чтобы они были чужими мне – по национальности, полу или исторической эпохе. А затем задача состоит в том, чтобы наполнить их подлинными эмоциями, которые уже действительно мои личные. Даже если мои книги сложны – на базовом уровне это просто притчи, современные мифы. Мне самому нравится, когда я читаю какие-то старые истории, сказки братьев Гримм, где писатель как таковой перестает существовать. Автор – тот, кто помогает истории родиться на свет, но история отменяет автора. Знаете, в современном мире информация слишком доступна. Читателей сейчас буквально соблазняют воспринимать роман как такую автобиографическую головоломку, которую они должны решить, правильно поняв причины, – что значат такие-то детали этой истории, как они намекают на нынешнее состояние брака автора и на то, что он пережил, когда был маленьким ребенком. Получается, что у романа как будто вовсе нет собственной ценности; он превращается в викторину – сколько ты можешь выяснить о личности того, кто его создал. Если меня будут помнить, то я хочу, чтобы меня помнили не как человека, а за те истории, которые я рассказывал.

Днем, когда поезда ходят редко, Мишель Фейбер прогуливается по безлюдной платформе Фирн. Прямо скажем, «Лепесток» и «Яблоко», герои которых жили в позапрошлом веке, вряд ли наведут кого-либо из читателей на мысль искать прототипы, имеющие отношение к фейберовской биографии, – и автор явно доволен, что мало кто додумается копаться в том, как сумасшедшая жена главного героя соотносится, например, с его собственной первой женой.

– Пока после успеха «Лепестка» обо мне не стали писать в газетах, многие в Шотландии думали, что я женщина: у меня очень сильные женские образы, да и мое имя – здесь оно нетипично для мужчин. Всем проще было предположить, что автор – женщина, и мне ужасно это нравилось. То есть я создал что-то такое, по чему нельзя было идентифицировать мой пол. И я подозреваю, что также сложно угадать по книгам мою национальность.