Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Внутренняя закрытость хозяина странным образом контрастирует с открытостью его дома. Дверь нараспашку, даже ночью. У вора две опции – забрать лежащий прямо у входа кошелек или же взять журнал Soviet Union за сентябрь 1961-го с Германом Титовым на обложке. В туалете и ванной вообще нет замка. Wi-Fi не запаролен, можно воровать Интернет с платформы. Окна – без занавесок, как в аквариуме. Такая распахнутость подозрительна – и, разумеется, оказавшись у Фейбера, невозможно не поговорить с ним про одну важную вещь: и «Лепесток», и «Яблоко» это тексты, в которых очень много, нарочито, с избытком, – секса. «Диккенс плюс секс» – именно так выглядит формула обоих произведений, если даже не «Секс плюс Диккенс». На маньяка Фейбер, впрочем, не похож. Так что – литературный прием, и ничего больше? Секс – правда, ключ к той эпохе? Или это просто та наживка, на которую можно ловить читателей, которые не интересуются ни викторианской эпохой, ни Диккенсом?

– Нет! Нет! Викторианская литература дала много очень хороших романов. Тогдашние писатели первыми додумались до очень многих вещей, которые можно было сделать в беллетристике. Что в этих книгах напрочь отсутствовало – в силу издательского климата эпохи, – так это секс. Как будто тело человека заканчивалось где-то в районе шеи. Между тем викторианцы были так же сексуально активны и секс так же был важнейшим мотивом их поступков, как и у любых людей во все времена. А еще викторианцы произвели огромное количество порнографии – и это все то же самое, что сейчас в Интернете: разливанные моря спермы, раздвинутые ноги и анальная пенетрация. Разумеется, это не публиковалось – точнее, не продавалось в обычных книжных магазинах, а распространялось через мужские клубы. Но ясно как божий день, что все, что мы хотим, представляем, делаем, они тоже представляли, хотели и делали. Подлинная картина того, как функционировало викторианское общество, очень сильно отличается от официальных исследований литературы. А я хотел написать книгу, которая бы основывалась на самих викторианцах больше, чем на книгах, которые они читали. Потому что романы сочиняются по романам, возникает опасность, что они отражают тени зеркал, искажают искажения. Да, раньше писатели много чего не могли говорить вслух – но сейчас-то можно. И какой смысл прятать что-либо, маскировать это, зачем? Авторы, которые бьются за все эти условности и систему ограничений, по сути, пишут для людей, которые уже умерли. А писать нужно для людей, которые живы.

За несколько минут до прибытия поезда в сторону Лондона рельсы начинают издавать характерное музыкальное дребезжание, однако поселившийся внутри станционного строения меломан предпочитает этим живым концертам другие, записанные на пленке. Провожать гостей здесь нет смысла – на платформе стоишь один, переваривая увиденное. К толстому пыльному стеклу изнутри подплывает бледное мужское лицо; рот искажается – не то прощальная фраза, не то немой мунковский крик. Жизнь Мишеля Фейбера, мастера-социопата, похожа на его книги: нетронутое, не испорченное посторонними существование, полное тайн, со своей магией. Нарушить этот герметизм было бы кощунством; но почему-то все же хочется, чтобы когда-нибудь этот человек вышел на платформу и сдвинулся с мертвой точки.

Суперперсы

Все, кто возвращаются из Ирана, вынуждены тратить остаток жизни на то, чтобы отмахиваться от глупых вопросов. А правда, что там казнят женщин за туфли на каблуках?

А что сжигают заживо за критику лидеров исламской революции в Твиттере? А что выкалывают глаза за пользование Фейсбуком? Однако там нет – НЕТ! – ничего подобного. Иран – «страна, где все люди адамы», как писал дошедший до Персии Хлебников, похожие на потомков и наследников Персидской империи, гораздо больше, чем сегодняшние итальянцы – на римлян, греки – на эллинов, а египтяне – на Хеопса и Тутанхамона; очень, очень мирные и любезные во всех отношениях – даже, можно сказать, зацикленные на любезности люди; знаете, как выглядят объявления, развешанные в тегеранском метро? «Дорогой пассажир, соблюдая порядок при посадке и выходе, вы продемонстрируете превосходство в воспитании и высокое развитие личности».

Поразительно даже не то, до какой степени демонизированный образ этой страны не совпадает с реальностью, а то, как легко оказалось внушить всему миру абсурдно ложную картину. Более того, даже и попытки развеять этот фантомный образ воспринимаются в штыки: так, например, поездка астрофизика Стивена Хокинга в Иран – причем не на встречу с аятоллой Хаменеи, а всего лишь к коллегам в Институт теоретической физики – была названа «падением в моральную черную дыру».