Клудж. Книги. Люди. Путешествия

В его времена бандиты – и на Лесном, и везде – обеспечивали правопорядок не только на рынке, но и во всем микрорайоне. Что это значит? Значит, что, когда сюда совались чужие или кто-то из здешних гопов наглел сверх меры, «мы закапывали их вон в том лесу. Понарошку».

В дельте тропинки, впадающей из массива в грязноватое море рынка, «граждане» продают с ящиков соленья и овощи по сезону.

– А для них хорошо, что милиция вас вытеснила?

– Плохо, как и всякая монополия; от отсутствия конкуренции потребитель проигрывает.

Кроме того:

– С бандитом все понятно, он сам здесь живет, в соседнем подъезде, к нему всегда можно обратиться. А мусора – чужие, они ж с села приехали сюда дань собирать.

Хорошая фраза на эту тему есть в новелле «Святая Лена», где речь идет о первой половине девяностых: «В то время граждане приспособились к бандитизму, как приспосабливаются ко всему местному, не принесенному на штыках иноплеменных захватчиков. Редко у кого не было родственника в банде или не родственника, а знакомого знакомых, короче, как с проститутками: на одного самого мелкого бандита – человек триста, которые могли к нему обратиться».

Навстречу нам держит путь бугай годов под сорок, экипировавшийся в той же каптерке, что и Адольфыч: черная ветровка, адидасовская олимпийка, черные не то джинсы, не то штаны от кимоно.

– О, Вова!

– Как дела?

– Та как? Не блатуем, не мурчим, не цвиркаем, пальцы не гнем.

Два ветерана сдержанно, одним ртом, хохочут. Действующий резерв.

В самом сердце Лесного, на полпути от леса к озеру, врос в асфальт шалман «Поросенок», средоточие социальной жизни района: на открытой площадке в любое время суток здесь можно приобрести алкоголь. Как заведение выглядит снаружи, я забыл, но обшитый панелями из мореной сосны и украшенный зеркалами на потолке зал из памяти не выветривается.

– Сюда с телкой ох**нно приходить, если она в декольте. С этим не поспоришь; в потолке, однако, за отсутствием кого-либо в декольте, отражается писатель: крупный, категории «супертяж», экземпляр, коротко стриженный – не налысо, но с расчетом, чтобы в драке нельзя было ухватить за волосы. Кисти-клешни с ороговевшими костяшками катают по столу пустую рюмку: Адольфыч всегда пьет до дна. Психологически он все время держится в полупассивной, что называется, стойке, которая, по идее, не настораживает противника, зато позволяет моментально перейти в контратаку; но иногда он улыбается: тогда на первый план выходит родинка на правой щеке, и Адольфыч из насупленного ост-менша превращается в де Ниро, де Ниро-Лапшу.

«Что ты зенки пялишь, мусор, на мои наколочки, – придирчиво проэкзаменовав меню музыкального автомата, Адольфыч хлебосольным жестом запускает трек „Мурки-воровайки“. – В ридикюльчике моем пинцетик да заколочки».

– А группа как называется?

– «Воровайки».

По-моему, он испытывает удовольствие не от музыки, а от возможности подержать на нёбе карамельное слово «воровайки» (так же, как, я уверен, он приобрел за тридцать гривен собровскую шапку-маску не для конспирации, а из-за слова «бармалейка»). Адольфыч настоящий сказовик, как Лесков, Платонов и Зощенко; он пишет так, будто выступает в устном жанре – и каждый раз нахлобучивает себе на голову новую стилистическую «бармалейку». Это мимико-декламационное искусство требует абсолютного слуха – и постоянного пребывания в лингвистической среде. Адольфычу легко дается перепрыгивать с киевского суржика на русский литературный, с блатной «мурки» на язык «интернет-падонков», но его «цыганочка с выходом» – говорок киевлянина, промышляющего криминалом. Именно «Порос» описан в конце «Чужой», когда только что освободившийся Сопля узнает от хозяина «крохотного, захудалого, для простой публики» ресторана о том, что город теперь принадлежит Чужой. Место определенно насиженное, и там, где чужим видны только зеркала, своим – зазеркалье: «А вон там – на всякий случай, мало ли что – бейсбольная бита спрятана. Как бонус в компьютерной игре, знаете?»

Оттаяв в комнатной температуре, Адольфыч принимается потчевать меня пикантными и высококалорийными историями, похожими на блюда из здешнего меню:

– Однажды гуляли, и кто-то сказал хозяйке, в чем-то провинившейся: «Ах ты, б**дь!» – и тут выходит ее муж и говорит, – Адольфыч по-шаляпински басит, ясно, что муж – человек солидный: – Це не б**дь, це моя жинка!

Дирижируя беседой, Адольфыч не забывает контролировать обстановку за соседними столами. Он внаглую подслушивает и бессовестно подсматривает, интересуясь всем: студенты – не студенты, всё по-взрослому – или только обжимаются, почему у нее телефон квакает, а у него кукарекает… Чего они ему дались?

– Потом, может, в рассказ вставлю.

Запеленговав очередной сигнал со столика справа, Адольфыч брезгливо идентифицирует публику:

– Жлобы.

Словом «жлоб» он обозначает самые разные группы лиц – «основная масса украинцев», «правительство», «обыватели» и т. д. На просьбу пояснить термин он жестом дзенмастера молча показывает мне на центр стола. Там стоит обычная стеклянная солонка. И?

– Смотрите.