Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Иран прошлого был царством «Махнута персидского» – местом, где «судят все неправильно»; тут Феклуша, может, и была права. В чем она точно ошибалась – так это в том, что «такой уж им предел положен». Мир изменился – и, возможно, нынешний Иран, зажатый между Ираком и Афганистаном, где американская политика насильственной либерализации привела к исламизации по гораздо более радикальному, чем в Иране, сценарию, существует для того, чтобы дать пример России. В конце концов, это упрямая в своем желании построить справедливое государство страна, которая может произвести бесконечное количество не только эмалированных сахарниц, но и беспилотников, и которой, по сути, управляют седобородые мудрецы (пусть даже иногда мудрость подсказывает им обеспечивать себе некоторые экономические привилегии). Мудрецы эти знают, что Иран отчаянно нуждается в модернизации – без вестернизации – и неизбежно вынужден будет меняться. Они видят, что колесо истории проворачивается, – и даже когда вставляют в него палки, всего лишь притормаживают, но не блокируют движение. Именно за этим сюда и следует ехать: смотреть, куда и как поедет это колесо, что было запрещено вчера – и что уже дозволено сегодня.

Ехали медведи

Прошлым летом мне довелось оказаться в Горном лесничестве Саяно-Шушенского заповедника. Чтобы добраться до первой достопримечательности – озера Венеция, нужно несколько часов карабкаться по заросшей корнями стежке; двухкилометровые перепады рельефа здесь не редкость. Некоторое однообразие характерных для Восточной Сибири пейзажей – 500-летние кедры, 400-летние кедры – компенсируется табличками, вкопанными там и сям: «Место обитания медведя. Уважаемые посетители! Во избежание встречи с медведем не оставляйте остатки пищи. Не рискуйте своей жизнью!» Такого рода предупреждения настораживают, и когда – метрах в тридцати – слышишь хруст ветки, хочешь не хочешь, начинаешь размышлять о будущем. Показалось? Нет: еще раз. Говорят, надо шуметь, но пошумишь тут, пожалуй: язык отнимается, ноги – картонные. Хруст усиливается, приближается; я инстинктивно вытягиваю руку с телефоном вперед; вот оно: закон – Тайга, прокурор – Медведь… Идет! Ломится!

В следующую секунду на меня наваливается нечто огромное и непостижимое, сбивает – почти сбивает – с ног – и… проносится мимо.

Аааа?

Вместо медведя на меня скатился маунтинбайкер, велосипедист; ловлю себя на том, что испытал чувство, похожее на разочарование.

Из страны медведей – задним числом многие сугубо личные эпизоды оказываются иллюстрациями больших социальных процессов – Россия превращается в страну велосипедистов. Дядя Федя – в шлеме из вспененных полимеров и эластичных шортах – поедает медведя на наших глазах, как анаконда корову. Всеобщая велосипедизация стала лозунгом эпохи. Не слезая с седла, теперь можно доехать едва ли не от Гудермеса до Командорских островов – муниципальные чиновники рапортуют о сотнях километрах проложенных велодорожек. Станции велопроката открылись у каждого столба: начинали с Бульварного кольца, потом освоили Садовое; возможно, пока вы читаете эти строки, они расставляют свой металлолом вдоль Золотого кольца и одновременно – на протяжении российско-китайской границы и Севморпути. Только сейчас понимаешь, что на самом деле имел в виду известный поэт-метаметафорист Парщиков, когда сравнивал море со свалкой велосипедных рулей. И если мы до сих пор не погрузились в эту апокалиптическую стихию, то угроза цунами реальна, как никогда прежде. Фигура велосипедиста навязывается обществу, как картошка при Екатерине, с телеэкранов и билбордов, – в качестве образцового гражданина: активного, ответственного, здорового, пекущегося об экологии и независимого в суждениях. Ходят слухи о готовящейся реформе ПДД – доминирующей особью в них предполагается сделать человека на двух колесах, при появлении которого водители автомобилей будут вынуждены останавливаться, глушить моторы и, не глядя гегемону в глаза, кланяться в руль. Мэр, не ездящий на работу на велосипеде, по образцу своих лондонских и амстердамских коллег, рискует потерять должность. Тот, кто хотя бы раз за карьеру, подобно госсекретарю США Джону Керри, не навернулся с велосипеда и не сломал себе берцовую кость, а лучше ключицу, больше не может называться политиком.