Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Исследовано не только то, репрезентацией чего является Бонд (глобальный капитализм, фаллическая доминация белого мужчины, кризис левых движений), но и оккультная подоплека эпопеи, семиотика упоминаемых там животных и юнгианское значение предпочитаемых героем гаджетов. Вы даже не представляете, до какой степени глубоко проанализирована «Бондиана» людьми, которые описывают содержание классических сцен вроде драки в цирковой гримерке следующим образом: «Бонд конституирует узловое означающее, ту точку активности, в которой сразу несколько идеологий пересекаются, взаимодействуют и сопрягаются в единое образование, принимая осязаемую, материальную, легко различимую форму».

Так-то оно так, однако ж до сих пор никто так и не смог внятно ответить на простой вопрос – с какой стати персонаж, созданный в 1950-е, в совсем других исторических условиях, продолжает сохранять актуальность и вызывать к себе симпатию? Почему все супергерои, включая Индиану Джонса, Бивиса и Баттхеда и Оби ван Кеноби, рано или поздно сходят со сцены – и только Бонд остается «тефлоновым»? Кроется ли секрет его живучести в его характере – или в той эволюции, которую претерпел его образ? Последний вопрос, впрочем, является скорее умозрительным – правда состоит в том, что большинство зрителей, в диапазоне от водителей-дальнобойщиков до преподавателей семиотики, видали всю эту эволюцию в гробу – и желали бы, чтобы Бонд оставался таким, каким они его однажды полюбили: таким, как Коннери, таким, как Мур, таким, как Броснан… люди, которые хотели бы, чтобы Бонда всегда играл Тимоти Далтон, тоже наверняка есть, пусть даже они обычно не рискуют высказывать свои взгляды публично.

Удовольствие от Бонда часто приписывается стимуляции мозговых структур, ответственных за потребление знакомого, узнаваемого материала. Нам нравится Бонд, потому что мы знаем, что с ним произойдет, знаем формулу.

Представьте, что вы отправляетесь на премьеру нового «Бонда» – событие, которое происходит последние 50 лет с озадачивающей регулярностью.

С чем, собственно, связано ваше предпремьерное возбуждение, если вы заранее знаете, что вас ждет: семиминутная вступительная новелла – из тех, от которых «челюсть вываливается», – обычно заканчивающаяся эффектным затяжным прыжком, изящно склеенным с завораживающими титрами, где одурманенные похотью женщины акробатически раскачиваются на дулах пистолетов и соскальзывают с шестоподобных ножек бокалов для мартини под мелодичное, этого не отнять, пение известного исполнителя; «серьезная» сцена с М. и «комичная» с Q., две или три красивые девушки, элегантный астон-мартин, экзотические пейзажи и ландшафты, гротескный злодей, сцена погони на неких максимально не приспособленных для этого устройствах – горных лыжах, танках, вертолетах, с аквалангами или как-то еще. Ну и наслаждение женщиной, понятное дело, в финале. Теоретически, вы ведь сами могли написать такой сценарий; для (потенциальных) авторов «Бонд» – это сонет, готовая структура, форма, которую надо всего лишь наполнить умеренно новым содержанием, по возможности избегая упреков в автоповторах и самопародировании. Ну так что – сможете?

Да вряд ли.

Природа надежд, которые мы возлагаем на новый бондовский фильм, сродни ожиданию нового романа Пелевина: мы знаем, что нам расскажут историю про здесь-и-сейчас – но не про «вообще все», а про то, что отобрано и представляет подлинную ценность; сама селекция материала говорит о том, что ценно, а что – мусор; волшебный эффект состоит в том, что по знакомству с произведением вам становится ясна тайная подоплека знакомых вещей и явлений.