Клудж. Книги. Люди. Путешествия

Узкий силуэт, вид сзади. Одежда подобрана таким образом, чтобы не акцентировать половые признаки, но это женщина. Из-под платка выбиваются серые космы, нижние конечности обтянуты ватными рейтузами, чоботы зимние, без шнурков. Оранжевая жилетка. У нее плечевой тик, рука дергается, шелестит помоечный пакет. Чтобы заглянуть ей в лицо, нам приходится нагонять ее. Жалкая и инфернальная, воплощение предельного убожества и абсолютной свободы – как это так, всё одновременно? Сейчас, сейчас, еще несколько шагов.

Резко оборачиваюсь, смотрю на это существо, потом на Иличевского, потом опять на нее – и понимаю непреложно: что бы ни говорил мне этот писатель, каким бы гениальным зрением он ни обладал и какие бы иерусалимы ни сулил, – иногда слепота имеет свои преимущества.

На следующей войне

Несколько лет назад произошло событие, которое вызвало в Самаре всплеск эсхатологических настроений и было воспринято так, будто город одновременно отключили от энергоснабжения, воды и системы SWIFT. Weather girls, ведущие прогнозов погоды, перестали упоминать город в соответствующих разделах новостей на федеральных каналах. Кому нужны сейчас телепрогнозы погоды? Э нет: самарцы, даже самые легкомысленные, знают, что их город в войну был «второй Москвой» и, СЛУЧИСЬ ЧЕГО, мог бы снова претендовать на этот статус.

Реакция на «недвусмысленный сигнал» оказалась крайне болезненной. К счастью, через пару лет что-то в универсуме щелкнуло, машина дала задний ход – и девушки в укороченных юбках вновь заговорили о капризах умеренноконтинентального климата на левом берегу Волги. Восстановленные в праве занимать символическую скамейку запасных жители выдохнули – и, отвлекшись от подсчета потерянных нервных клеток, отправились праздновать туда, где и должен время от времени появляться всякий порядочный обитатель Поволжского федерального округа.

Пивбар при жигулевском заводе, снабженный уведомительными табличками «Здесь родина жигулевского пива» и «Сюда не зарастет народная тропа», – несомненно, такое же национальное достояние, как усадьба Мелихово, гостиница «Москва» и здание Адмиралтейства. По сути, бар «На дне» вкупе с прилегающей инфраструктурой в виде рыночка с копченой рыбой, пункта по продаже пластиковой тары и собственно окошка, где выдают «в розлив», – самарский аналог площади Джема-аль-Фна в Марракеше, объявленной ЮНЕСКО уникальным памятником культурного наследия человечества. Загадкой остается, почему представители этой организации до сих пор не доехали до «Дна», однако можно не сомневаться, что если им все же удастся выкроить для этого денек, то статус памятника будет присвоен незамедлительно.

Что конкретно здесь увековечивается? Люди, разумеется, не пиво же, пусть даже и проявляющее лучшие свойства человеческой натуры; и босяки, приехавшие сюда на одиннадцатом номере, и толстосумы на «ауди» отхлебывают из пластиковой тары, закусывают раками – и чувствуют такое классовое единение, которое бывает только на пропагандистских плакатах в тоталитарных государствах.

Именно оказавшись в «На дне», особенно после второй кружки, понимаешь, до какой степени верна теория академика Фоменко, согласно которой японские самураи суть не кто иные, как выходцы из Самары, «самарцы»; рыцари леща и воблы, по объективным причинам не успевшие выехать на завоевание Японских островов, тянут «Жигулевское» с достоинством и благородством последних – не сказать «распоследних» – самураев.

В пивбаре особенно любят цитировать афоризм Ю. А. Гагарина: «Идем на дно, настроение бодрое!» Из «Дна» захмелевшему приезжему есть два пути – либо на каток на Куйбышева, самой большой площади в Европе, либо в бункер Сталина (где Сталин никогда не был, но наверняка ему бы там понравилось – и чувство защищенности, и узнаваемый, от дизайна шрифтов в надписях до декоративных ампирных полуколонн в зале заседаний). На самом деле, таких бункеров в Поволжье было построено несколько; и если настоящая война все-таки разразится – мы точно выясним, кому на самом деле быть второй столицей.

Однажды мои родители разговорились с каким-то немцем, у которого покупали не то мороженое, не то открытки. Дело было в берлинском Трептов-парке, разговор быстро съехал на войну, выяснилось, что фатер у немца тоже участвовал – понятно, на чьей стороне, и тоже потом были сложные времена; обычный, почти формальный small-talk об общем историческом наследии, ничего особенного. Штука в том, что, прощаясь, мой отец вежливо сказал этому немцу что-то вроде «ауфвидерзэен» или «ауфвидергукен» – а тот, ухмыльнувшись, кивнул – Na ya, im nachste Krieg – ага, то есть непременно свидимся, на следующей войне.

Отец мой, до сих пор не утративший некоего пиетета перед иностранцами, был возмущен – вот сволочь, рассказывал он мне, ну неужели ж тебе мало, ну сколько еще раз ты хочешь наступить на эти грабли.