Клык на холодец

Новоявленные коммунары разбили фруктовые сады и огороды, развели в прудах карпов и уток-огарей – копчёная в ароматных травах рыба и утятина пользовалась на Речвокзале и у забредавших в Дружбу челноков неизменным спросом. Был здесь и своего рода тотем – один из старейших в Москве дубов, кряжистый, не уступающий появившимся позже гигантам. Он рос ближе к Ленинградке, на самой границе «овала», и почитался дружбинцами своей собственностью – как и скудный, едва десяток горстей в сезон, урожай желудей. Правильных желудей, тех, что ходили в Лесу вместо валюты – взятые же от дубов, выросших после Зелёного Прилива, как и привезённые из-за МКАД, годились только на корм свиньям.

Тропа, соединяющая Дружбу и Речвокзал, проходила как раз мимо дуба. Чекист скомандовал привал и «партизаны», с облегчением повалились в траву. Чекист косился на них с неудовольствием – бойцы явно потеряли форму после долгого безделья. Позорище – так умотаться после короткой прогулки! Правда, навьючены они были от души с расчётом на дальний двухнедельный рейд. Район между Ленинградкой, МКАД и Октябрьской веткой, где по сведениям, полученным от Кубика-Рубика, следовало искать «клиента», был малонаселён даже по меркам Леса, а терять время на охоту Чекист не хотел.

Изучив карту, Чекист с Яцеком сразу отметили Дружбу, как первый объект для посещения. Дружбинский староста (здесь его называли «председателем») незваным гостям, увы, не обрадовался: зыркал исподлобья, и даже пива не предложил, что уж вовсе не лезло ни в какие ворота. На вопросы отвечал коротко: «не знаем», «не видели» и «не наше это дело», а из конструктива поделился слухами о стае собак-людоедов, якобы обитающей где-то ближе к Ховрино, да обмолвился ни к селу, ни к городу, что почтовые белки отказываются носить депеши в те края.

В-общем, разговор не клеился. В какой-то момент Яцек выглянул в окошко и обнаружил, что на дворе скапливаются дружбинские фермеры – хмурые, решительные, кто с вилами, а кто и с двустволками. Намёк был предельно ясен: пришлось закруглять разговор, и уходить, несолоно хлебавши.

Мессер напоследок примерился справить малую нужду на постамент стоящей посреди центральной площади статуи в виде двух голых женщин со снопом. И некому было растолковать придурку, что это не типовое парковое украшение, а работа знаменитого скульптора Веры Мухиной "Хлеб".

Когда-то статуй было две. Председатель, бдящий о культурном уровне земляков, распорядился перетащить их в поселение, но вторую, носящую имя «Плодородие», так и не допёрли – слишком тяжел оказался шедевр. Вторая же заняла место на главной площади, и с тех пор девки и замужние бабы таскали к ней венки из лесных цветов, перевитых цветными ленточками. Считалось, что нехитрые эти подношения помогают найти хорошего мужика или благополучно разрешиться от беременности. И, видимо, не зря – с демографией в Дружбе дела обстояли неплохо: здесь, в отличие от других поселений, рождались даже девочки.

Хитроумный Яцек этого, конечно, не знал, но выводы сделал верные. Не успел боец расстегнуть ширинку, как поляк громко поинтересовался:

– Что, неугомонный, чугунным бабам решил вставить? Живые давать перестали?

Чекист заржал. Мессер тут же стушевался, невнятно матюгнувшись, сквозь зубы, по блатному, плюнул на постамент, и пошагал прочь от опаскуженного произведения монументального искусства. Остальные «партизаны» последовали за ним, затылками чуя недобрые взгляды «коммунаров».

Таким образом, стратегический замысел операции дал сбой. Возвращаться на Речвокзал, трясти тамошнюю публику в поисках свидетелей, как предлагал склонный к простым решениям Мехвод? Или прочесать окрестные фермы, к чему склонялся командир, опасающийся портить отношения с «речвокзаловскими»?

– Эй, господа хорошие!

Чекист, нацелившийся было улечься на мягкую подушку мха, поднял голову, нашаривая «Маузер». К расположившимся на привал барахольщикам рысил по тропке какой-то тип. По виду из дружбинских, мелкий, неказистый, с острыми чертами лица. Командир прищурился – где-то уже он его встречал…

– Стой, холера ясна, стреляю! Руки в гору!

Яцек (была его очередь стоять в охранении) вскинул обрез и сноровисто передёрнул затвор. Тип замер и послушно задрал руки. Вы чё, хлопцы, вы чё, не надо! Винтаря-то уберите, я ж, того, рассказать хотел… Председатель наш, у которого вы давеча были – он всё врёт, сволочь…

Точно, вспомнил Чекист, он же видел этого типа на Речвокзале тот отирался возле «партизан» после беседы с Кубиком-Рубиком. И это очень, очень подозрительно, особенно в свете полученного «особого задания»…

Яцек уловил, как напрягся командир и незаметно подмигнул Мессеру. Тот уже стоял рядом, ухмыляясь и поблёскивая фиксой.

– Шо, фраерок, на бугра своего стукануть решил? Ну, давай, стучи, а мы послушаем. И порешаем, как с тобой быть…

И потянул из сапога финку. Тип побледнел, громко испортил воздух – «партизаны» глумливо загоготали – и, не опуская рук, повалился на колени.

Мессер брезгливо ткнул его сапогом.

– Да ладно, я ж шуткую. Не обделался? Обзовись, чьих будешь?