Клыки Доброй Матери

— Ты ошибаешься, Нуру. Может быть всякое — высыхают колодцы, поселения уходят и рождаются новые, — но это земля моего народа, и мой народ жил тут всегда. Мы старшие дети, мы пришли до начала времён.

Сафир возвысил голос.

— Мы были здесь прежде, чем появились вы, младшие. Я был здесь, когда земля разделилась, и время, что я провёл в ущелье — лишь миг для меня. Как вышло, что за этот миг не стало реки, и города, за которым приглядывал мой народ, и моего народа не стало? Как вышло, что последних из нас покупают, как товар?

— Я не знаю, — устало сказала Нуру и поёжилась от ночного холода. — На моей памяти так было всегда. Так колодцев здесь нет? Тогда у меня осталась только ночь. Мы никуда не успеем дойти…

Сафир промолчал. Она пошевелилась и заглянула ему в лицо, едва различимое сейчас.

— Расскажи мне, как было раньше, когда ты родился. У тебя есть мать и отец?

— Я вышел из красной глины с берегов Вануи. Великий Гончар обжёг меня в печи и опустил на землю, как каждого из моего народа. Но прежде он сделал себе братьев: Одноглазого, чтобы тот освещал землю ночью, и Двуликого, чтобы ходил с лампой днём. Ещё был Трёхрукий. Одной рукой он брал, второй давал, а третьей опирался на посох, бродя по земле.

— Я слышала от мореходов, в этих богов верят на дальних берегах. А про Великого Гончара не знают…

— Так вышло. На дальних берегах живут плохие, негодные люди, но всё же Великий Гончар не оставил и их, отправил братьев присматривать.

— Плохие, почему?

Сафир помолчал, глядя перед собой. Опустив руку на голову Нуру и перебрав её волосы, заговорил.

— Было так, — начал он. — Однажды Великий Гончар увидел, что красной глины почти не стало, и впервые смешал её с белой, с берегов Нокори. Так появились вы, младшие дети. Он впервые понял, что глина может кончиться, оттого вы меньше ростом и всегда возвращаетесь к нему, чтобы он мог лепить новых. Оттого вы спешите жить, и всегда вам кажется, что можно успеть больше за ваш короткий век. Вам всего мало — власти, земли и славы, и вы делите землю, а мы глядим снисходительно, потому что земля наша. Мы позволяем её делить, раз это даёт вам счастье, но потом вы уходите, всегда уходите, а земля остаётся, и новые дети считают её своей.

— Ха! — сказала Нуру. — Ты и правда казался мне совсем другим, когда молчал. Я знала тебя всю жизнь, и всё же не знала. Лучше расскажи о людях с дальних берегов, только рассказывай не скучно. Дай мне забыть о боли и жажде.

— Было так: пришло тёмное время, когда Вануи иссякла, и Великий Гончар в гневе бил по земле, но больше не мог отыскать красной глины. Земля стонала, раскалываясь на части, и куски её падали в море. Великий Гончар оттолкнул их ногой и ушёл, а мы, его дети, ждали, что будет.

— Так появились дальние берега?

— Да, дитя. А после Великий Гончар сотворил людей из одной только белой глины, но они не понравились ему, и он отсадил их подальше. Хуже всех вышли люди из остатков: в белую глину случайно попала синяя. Они некрасивы и оттого злы, и могут убить за один только взгляд, если им покажется, что ты насмехаешься.

Сафир провёл рукой по волосам Нуру и продолжил:

— Великий Гончар убрал пятнистых людей к белым и с этой поры лепил только рыб, зверей и птиц. Но и о неудавшихся детях не забыл, отправил своих братьев, чтобы приглядывали. И люди, живущие далеко, стали почитать его братьев как богов, а о Великом Гончаре забыли. Вот потому, знай, на дальних берегах живут плохие люди, и плохие звери, и плохие рыбы и птицы. Все, на кого он не хотел смотреть. На те земли Великий Гончар вытряхивает золу из печи, холодную и белую, и всё живое замерзает.

Нуру примолкла, задумавшись.

— А я мечтала, поплыву туда, — сказала она печально. — Мечтала, мы поплывём вместе. Ты слышал меня тогда? Я думала, что радую тебя, а вышло наоборот, да?

— Я видел и знаю достаточно, дитя. Я давно уже не мечтаю.

— И другом ты мне быть не хотел. Наверное, и дождаться не мог, когда я уйду… нет, когда мой короткий век пролетит, и я оставлю тебя в покое. Так назойливая мошка летает вокруг, жужжит… Как болит голова, и дышать больно! Всё бы отдала за воду…

Сафир молчал. Он глядел, не шевелясь, вдаль, где уже разгорались угли. Великий Гончар готовился к новому дню — скоро уберёт заслонку и сядет за работу, а печь будет греться. Тогда мёртвый город станет плохим местом — ни воды, ни тени, — но до других поселений далеко, слишком далеко…

Нуру взяла его за руку, слабые пальцы скользнули к запястью.

— А что ты всегда сжимал? — спросила она. — Ты что-то держал в кулаке?

Ладонь раскрылась, и Нуру тронула её пальцем, присматриваясь.

— Что это, два камешка? Нет, знаю — клыки! Чьи они?

— Страшнейшего из творений, дитя. Не верю, что Великий Гончар такое создал. Может, кто-то другой в тот день пробрался к печи.

— Порождения песков? — спросила Нуру, но Сафир не ответил. Она взяла клыки с его ладони, чтобы лучше рассмотреть, и он не возразил.

Прохлада ещё держалась, но печь уже грелась, и волны тепла лились на этот край. Стали желты пески и небо. Темнели ошмётки глины на гончарном круге, и золотились их тонкие края.