Клыки Доброй Матери

— Даже если не ходила, что с того? Торговцы ездят туда и назад, а их послушал — всё равно что сам побывал. Они говорят, то долгий путь через пустынные земли, и нужно идти с запасом воды. Ближайшие поселения в двух днях отсюда, если ехать на повозке, запряжённой быками. А мы идём, и идём без воды — мы не дойдём!

— Не тревожься, — сказал он. — Я знаю путь.

Двое шли по дороге. Пыль клубилась, и жёлтое марево дрожало над холмами — казалось, их макушки тают от зноя. Там, наверху, Великий Гончар ставил фигурки в печь, и жар её раскалял землю.

Ветер гнал песчаные волны. С лёгким шумом летели они над дорогой, прозрачные, и захлёстывали ноги, но не дарили свежести, а лишь сушили и кололи кожу. Песчинки набивались в глаза, в рот, хрустели на зубах.

Нуру шла, прикрываясь рукой и держась за локоть спутника. Она почти не раскрывала глаз и то и дело спотыкалась.

— Раньше ты нравился мне больше, — жалобно сказала она. — Ты упрям, ты делаешь всё не так, как нужно. Даже голос твой не такой, как я думала!

— Мы склонны выдумывать, дитя, оттого и страдаем. Ты ведь знаешь притчу о юноше и птице?

Нуру фыркнула от попавшего в рот и нос песка, отмахнулась от ветра рукой и потребовала:

— Расскажи!

— Одного юношу будило по утрам чудесное пение. Думая о птице, он вообразил, что она золотая с алым хвостом и гребнем, с синими ногами и лазурными подкрылками. Юноша выносил ей зерно, но птица умолкала и пряталась. Тогда и он затаился тоже, и увидел, как к зерну слетела крошечная серая пташка, и рассердился, и бросил камень, чтобы её отогнать. «Не для тебя я ставил зерно!» — вскричал юноша.

— Это была та самая птица?

— Да, это она и была. Серая пташка села на ветку и запела, и юноша понял ошибку, но она, закончив песню, улетела и никогда не вернулась. После юноша купил другую птицу на рынке, самую красивую, какую только нашёл, но она пела нехорошо.

— И это всё? — спросила Нуру. — Что же он не послушал, как поёт птица, прежде чем купить?

— Он увидел её и подумал, что знает, каков её голос.

Нуру примолкла, хмуря брови.

— Эта притча и про тебя, — сказала она затем. — Ты вообразил, что знаешь дорогу, и она приведёт нас к роще, реке и городу. Ты уже видишь, здесь только холмы да песок, но идёшь упрямо. Когда ты признаешь, что ошибся?

— Я не ошибся. Там, на холме, прежде шумела роща. Поднимемся и увидим реку. Прислушайся: разве не чуешь в ветре её дыхание, запах ила и шелест тростника? Разве не слышишь крики мужчин — они везут грузы на плотах из зелёных стеблей, отталкиваясь от дна шестами. Поднимемся и увидим, как пригибаются они, проплывая под мостом, и подойдём к рыболовам у берега, возьмём еды и воды для тебя, и постоим на мосту. Ты отдохнёшь, и пойдём дальше, и в сумерках будем в Наккиве.

— Если это путь к городу, отчего же дорога не идёт на холм? Ты видишь, она лежит в стороне, нет даже узкой тропки!

— Значит, дорога изменилась, но мы пойдём на холм, чтобы не сбиться с пути. Не бойся, Нуру. Одни дороги растут, другие засыпает песком, и умирают рощи, и города меняют имена, и вода, разливаясь, топит поселения. Но реки живут долго, и пока жива река, будут и люди рядом с нею. Добрые люди помогут тебе.

Великий Гончар отворил заслонку печи, и жар хлынул на иссохшую землю. Ветер ушёл, раскалился песок, даже воздух стал горячим и жёлтым.

Нуру отпустила руку спутника и брела за ним след в след, стараясь зарывать ноги глубже, но скоро поняла, что и там не отыщет прохлады. Иссохшая трава росла здесь редкими пучками, и, жёсткая, ранила даже подошвы, не привыкшие к обуви. Земля жгла, как угли.

Наконец, Нуру упала на колени и заплакала, но и слёзы высохли в глазах. Сафир обернулся и, подойдя, протянул руки.

— Мы почти у реки, — сказал он. — Я донесу тебя.

— Ты горячий, — стонала Нуру, отбиваясь. — Ты жжёшься, жжёшься!

Всё же он взял её и понёс, бережно подвернув края одежды, чтобы не касаться кожи. Скоро она перестала бороться и затихла.

Непрочный склон осыпался, и ноги теряли опору. Раз или два Сафир упал на колено, но поднимался и шёл дальше. Он взобрался на холм, опустил свою ношу на камни и жёсткую траву и замер, глядя вдаль.

— Где же… твоя река? — прошептала Нуру, поднимая голову. — Где плотовщики и рыболовы, где тростник?..

Пустыня расстилалась перед ними, жёлтая и тихая. Лишь песчаные волны колыхались в жарком мареве, и белое небо, выцветшее к этому часу, растянулось от края до края.

Сафир молчал, приглядываясь. Заметив что-то, он пошёл, быстрее и быстрее, и почти сбежал с холма, оставив Нуру одну. Не сразу, но она сумела подняться и, сделав несколько шагов, скатилась с коротким стоном к подножию. Дальше Нуру ползла, и жёлтые рогатые ящерицы следили за ней из нор, издавая горлом короткий сухой треск.

— Не оставляй меня… — прошептала она, вытянув руку, и Сафир скорее почуял этот зов, чем услышал.