Клыки Доброй Матери

Я просил беззвучно: уйди. Уйди, оставь меня и запри дверь, заложи её камнем, забудь, что я здесь, и всем вели забыть. Я больше не мог. Мой путь — череда ошибок. Кровь и боль, кровь и боль повсюду, и младшим детям не понять, что они творят. Что-то испорчено в них; не отличают добра от зла, думают, мне нужна эта кровь и смерть. Я возразил, но слова мои не достигли их ушей.

Я слишком устал, чтобы говорить ещё. Трудно говорить с теми, кто слышит лишь то, что хочет. Я молчал, и они выдумывали свои причины молчанию, как придали бы своё значение словам.

Я боялся и ждал конца. Боялся, не зная, что будет после, и ждал, потому что лишь так и мог обрести покой.

Бахари всё умолял. Он говорил о новых богах, о сильных богах, о тех, что не глядят на своих детей свысока, равнодушные к их печалям, а ходят по земле.

— Они как ты, о Старший Брат, — говорил он вдохновенно. — Как прежде твой народ, они ходят меж нас, даруя силу тем, кто к ним примкнёт. О, если бы я нашёл источник и встал перед ними как равный!.. Ты мог бы мне помочь. Великий Гончар всё равно оставил тебя, оставил вас всех, и вот ты сидишь, слабый, а новые боги дали бы тебе силу! О Старший Брат, тебе нужны новые боги. Молчишь?..

Я молчал.

— Что же, молчи, — говорил Бахари, скрещивая руки на груди. — Я выучен смирению и терпению. Если не равным, так стану им верным слугой. Достойная награда ждёт и слугу…

Мне было всё равно. Я знал: есть только Великий Гончар, наш отец. Даже если отвернулся от нашего народа, он оставался нам отцом; другого не нужно. До тех, кто посмел выдавать себя за богов, мне не было дела. Ни помощи их, ни дружбы я не искал.

Я не знал, сколько времени прошло. Неужели только ночь? Неужели только день?..

В этот день Светлоликий Фарух не приходил. Только Бахари оставался рядом, будто не нуждался в отдыхе и сне. Лоб его отчего-то был замотан, и он всё подносил к нему руку, хмурясь.

В одеждах алых, как кровь, Бахари стоял у входа в зал, и серые люди слетались к нему. Они понижали голоса. Обрывки разговоров кружились и задевали меня: кого-то искали, кто-то пропал. Бахари взмахивал руками, отсылая людей прочь, и оглядывался, будто желая понять, расслышал ли я что-то. Он не хотел, чтобы я слышал, и я не хотел слышать, — только уснуть, только забыться.

Лучше бы мне остаться в ущелье. Лучше бы не знать, что стало с этими землями, и верить, что братья и сёстры приглядывают за ними, как было всегда и… Как будет? Как будет теперь? Неужели наше время прошло? Мир изгоняет меня; мне больше нет места в нём. Но разве мир выстоит без нас?

Много жизней мы служили ему — я служил! — и вот какова награда: одиночество среди тех, кто не помнит моего народа. Эти люди, охваченные безумием, просят того, что я не в силах дать. Их дары пугают меня. Разве они не знают, что нам нужны только улыбки и песни, и цветочные венки, — только земля, что дышит покоем и счастьем? Нет, они больше не знают.

Чадящие лампы. Кровь. Тени братьев и сестёр, колеблющиеся тени, униженные, преклонённые. Пение мух. Чёрные взмахи рук.

Если бы знал, я не шёл бы сюда. Но разве поверил бы я, не увидев сам?

Что-то случилось. Некому стало смотреть за младшими детьми, и что они натворили? Испортили всё, что делалось для них, и нового создать не сумели. Их города тесны; их дома слеплены из грязи, как много времён назад. Наша наука забыта.

Грязь, грязь и кровь! Жадные, глупые дети, которым всегда нужно больше — больше золота и еды, больше власти, а теперь — больше времени!

Время — бесстрастный хозяин всему. Порой только он и наводит порядок и справедливость. Нет, власти над временем они не заслужили — не они, одичавшие, знающие меньше, чем знали другие до них!

Я думал: если встану, чтобы уйти, и раздавлю всех, кто захочет тому помешать, разгневается ли Великий Гончар? Может, теперь он понял и сам, что его младшие дети нехороши, уродливы, глупы, и оправдает меня? Может, он отвернётся, будто не видит?.. Эти мысли терзали меня. Я гнал их. Я боялся, что тут же буду наказан, но ничего не случалось, — и я подумал вновь, уже смелее.

Великий Гончар однажды привёл нас в эти земли. Мы знали: он рядом, стоит только позвать; но мы не звали. Мы умели сами решать, мы были сильны и не нуждались в помощи. Такими он создал нас, такими мы оставались.

Лишь теперь, отчаявшись, я обратился к отцу. Потерявший братьев и сестёр, впервые познавший страх, я воззвал к нему. Я просил, чтобы он указал мне путь, — но отец молчал. Я потерял и его. Я не знал, в чём моя вина, я молил, пусть объяснит хотя бы это, но он слушал и молчал, и его молчание уязвляло меня сильнее всего. Всю свою жизнь я верил, что он стоит за моим плечом и поможет в час нужды, но час настал; я обернулся, а за плечом никого. Как давно он оставил меня?..