Клыки Доброй Матери

Пошарив вокруг себя, мальчик нашёл тряпку, которой ему затыкали рот, и показал мне — срезанный подол, запятнанный кровью.

— Вот, — сказал он. — То, что с ней случилось, твоя вина. Ты камень, а я мужчина. Пусть Нуру старше, но она женщина, а значит, слаба и глупа, и я в ответе за неё. Я отвезу тебя в Сердце Земель и продам, чтобы её выкупить. На большее ты не годишься.

Разгневанный, преданный братьями и теперь сестрой, он кривил губы, над которыми едва проступил тёмный пушок, и быть может, сокрытая тайна уязвила его больше, чем смертный приговор.

Оставив меня, он спрыгнул с телеги и принялся горстями бросать песок на доски, залитые кровью. Я слышал, как он, тяжело дыша, оттаскивал тела, как выпрягал мёртвого быка и упрашивал живого идти, покрикивая на него и хлопая по боку. Отведя повозку в сторону, мальчик, как мог, починил навес, взяв для того белую ткань, которой мужчины обматывали головы. Потом он вернулся ко мне.

— Ты помог мне спастись, — хмуря брови, сказал он, — и я благодарен. Но я тебя всё равно продам, слышишь? Захочешь, так встанешь и уйдёшь — а если сидишь, как камень, то нет разницы, где сидеть. Откуда ты знал, что делать, когда напал зверь?

Мальчик ждал ответа. Тронув пальцем мои губы, он наклонился ближе, подождал и с досадой отстранился. Он уже отвернулся, когда я сказал:

— Зверь слеп и видит только пламя.

— Значит, ты можешь говорить! — воскликнул мальчик сердито. — Так отвечай, когда я спрашиваю, а не дразни меня. Говори!

Он потёр свои руки, где верёвки надолго оставили багровый след, и перевёл взгляд на мои, всё ещё примотанные к телу. Потянувшись за ножом, отыскал его в песке, которым засыпал кровь, и разрезал путы, а затем долго, задумчиво поглаживал меня от ладони к локтю и обратно.

— У тебя шрамы, — сказал он. — Откуда? Это Хепури сделал? Это было раньше?

Это сделал я сам, но не хотел ни помнить о том, ни делиться.

Однажды я сел отдохнуть. Все чувства смялись в одно, вязкое, как сырая глина, ушли мысли, и боль стала глуше. Есть раны, что исцеляются ожиданием, но эта не исцелилась. Время лишь спрятало её, а теперь она проступала всё отчётливее. Я зря встал. Лучше бы мне остаться в ущелье под грудой камня, чтобы не встать никогда, никогда.

Телега качнулась, ещё и ещё. Я не заметил, как мальчик ушёл, и теперь он погонял быка, и птицы-кочевники вернулись и свистели протяжно, выводя в конце своё «чок-чок». Похрустывал песок под колёсами, скрипела ось, и печь Великого Гончара остывала.

— Если ты увидишь порождение песков, дитя, — сказал я, — то замри. Вечно голодное пламя тлеет в его нутре, готовое разгореться. Глаза его слепы, он видит лишь собственный огонь и чует лишь дым, но пошевелишься или закричишь — услышит.

Мальчик, вывернув шею, заглянул в дыру, и в повозке стало темнее.

— Ты всё же говоришь со мной, — сказал он. — Отчего ты лежишь не двигаясь, разве тебе удобно? Ну, что опять молчишь? А с Нуру ты говорил?

Его тёмная встрёпанная голова исчезла, но я слышал голос, так похожий на голос Нуру.

— Тебе всё равно, что будет с ней? А со мной? Зачем ты помог, когда пришёл зверь? А если б меня бросили, засыпали песком, ты сделал бы хоть что-то?.. Ты просто иногда произносишь слова, или что в тебе за прок? Отчего она ходила и ходила? Ответь!

Я не думал, зачем она приходила. Я ведь и не говорил тогда с нею.

— Ладно, — сказал мальчик. — Ладно! Я сам у неё спрошу. Можешь молчать или болтать, мне всё равно. И лучше бы ты стоил больше, чем три золотых пальца!

Он хлестнул быка, и мы поехали быстрее — в Сердце Земель, туда, где в Доме Песка и Золота спали долгим сном, поджидая меня, двое из моего народа.

Глава 6. Бусы

Великий Гончар гневался. Слышалось, как он всё крушит там, наверху, и как раскатываются фигурки. Он оставил работу, и тёмная от влаги глина расползлась по небу.

Внутренний сад притих. Деревья будто боялись пошевелиться, умолкли птицы, не летали жуки. Лишь, вплетаясь в девичьи голоса и смех, нежно и негромко пела вайата — Мараму стоял у окна, глядя вниз.

— Дурное время, — сказала Уголёк, раскинувшись на лавке и обмахиваясь рукой. — Как думаете, кого он слепил, злодея или калеку? Хоть бы размочил водой!

— Размочит! — со смехом воскликнула Звонкий Голосок, бросая жёлтый плод.

— Не размочит! — ответила ей Быстрые Ножки, ловя его и бросая обратно.

— Размочит!

Тонкая кожица не выдержала, и сладкая мякоть потекла по ладоням.

— Размочит, размочит! — торжествующе подтвердила Звонкий Голосок, показывая всем испачканные руки.

Нуру смотрела без улыбки. Шелковинка погладила её по плечу.

— Не унывай, сестрёнка. Ты выплатишь долг без труда.

— Так, как я хочу, не выплачу! Пять десятков золотых пальцев, слышала ты? Пять десятков! И четверть серебряной фаланги за каждый день, что я живу тут, ем и пью, и сверх этого за масло и наряды. А за то, что разливаю вино, Имара вычёркивает по серебряной фаланге раз в пять дней. Мой долг растёт! Что делать?

— То, для чего тебя создал Великий Гончар. Улыбайся мужчинам, сестрёнка, и учись танцевать. Мы поможем, чтобы тебя выбирали чаще.