Клыки Доброй Матери

— Ха! Так может, он и рассудил.

Тот, кто сидел в углу, заскулил тихонько и ударился затылком о стену.

— Поно!.. Погодите, ещё не всё потеряно, остаётся каменный человек. Мне бы только с ним поговорить, и я верю, он поможет.

— Нет уж! Нет, Нуру, ты к нему не пойдёшь! Туда не пробраться, да и я вот подумал, зря ты пришла в Фаникию. Он не станет говорить с тобой!

— Нет, он станет, я найду слова!

— Много ты слов нашла, когда тебя отдали Шабе? Твой каменный друг не помог и мне, когда меня бросили в колодец. Если у него и было когда-то сердце, оно давно пересохло и обратилось в камень, и ему всё равно! Говори что хочешь, Нуру, а к нему я тебя не пущу.

— Не обижайся, братец, но мне не нужно твоё позволение.

— Не нужно?

Голос зазвенел. Его владелец забыл, что старался говорить важно и низко.

— Ты женщина, а я мужчина! Всей нашей семьи теперь — только ты да я, и раньше ты слушалась братьев, а теперь должна слушать меня! А я говорю тебе: возьмём то, что оставил музыкант, возьмём быка, да и пойдём отсюда скорее. Пойдём сейчас, пока не рассвело!

— Нет уж, братец. В Доме Песка и Золота томятся двое, что важны для меня — я не уйду. Может, каменный человек теперь доволен судьбой, но пусть сам мне об этом скажет. Он долго был одинок, оттого мир для него нов, и он этого не понял сразу — и я не поняла, винила его. Если ему хорошо здесь, что ж, пусть остаётся. Но без Мараму я не уйду!

Из угла донеслось покашливание, а затем тусклый голос:

— У тебя дерзкая сестра. Смеет говорить в присутствии мужчин, смеет возражать. Таких дерзких женщин я в жизни не видал.

Послышался вздох, и голос окрасился болью:

— Но я бы отдал много, чтобы кто-то вот так же был на моей стороне, пусть даже и женщина!

Ближе к рассвету дождь затих. Великий Гончар спал, повернувшись на другой бок, и дыхание его не тревожило землю.

Трое сидели в заброшенном доме — двое на циновке, а один на подушках — и говорили вполголоса.

— О Светлоликий, припомни, в какой час твой работник едет на озеро, чтобы стирать.

— Откуда мне знать? Я наместник! У меня есть человек, что отвечает за работников, но даже он напрямую говорит не со мной, а с Бахари. Эти дела не должны меня тревожить.

— Ха! Как мучного червя не тревожит мир за пределами корзины…

— Поно!.. Но может быть, ты видел или слышал?

Повисло молчание. Только зверь пакари скрёбся в дверь, запертую теперь.

— Я слышал, — наконец с неохотой ответил Фарух. — Иногда я плохо сплю, и в час, когда Великий Гончар садится к печи, чтобы раздуть уголья, меня всё будило скрипящее колесо. Я приказал выпороть и прогнать работника, а телегу разрубить и сжечь, и велел, чтобы в этот час никто не выезжал со двора. Но я слышал скрип и потом, хотя Бахари клялся, что сделал, как было велено. Работники и водовозы продолжали ездить под моим окном, а он утверждал, это лишь чудится мне. Я потребовал бы лестницу, чтобы взглянуть, но это означало признать своё безумие. О, Бахари! Я придумаю тебе самую страшную смерть, клянусь!

Пакари подошёл к нему, обнюхивая, и Фарух оттолкнул его рукой.

— Не подпускайте ко мне дрянного зверя! — воскликнул он, задыхаясь. — Он мерзок, нечист, и слюна его зловонна, и он может укусить!

— Ты сам таков…

— Поно, брат мой!.. Что же, мы знаем час. Мы подождём и подкупим работника, а не согласится, пригрозим. Я проберусь в Дом Песка и Золота и отыщу каменного человека. Будет так.

— Нет уж, Нуру, лучше пойду я!

— Тебя ищут и видели в лицо, а я притворюсь одной из работниц. Мало ли их! И потом, ты не знаешь, кого искать, и каменный человек может не заговорить с тобой. Идти должна я.

— Я не согласен, — возразил Поно. — Не согласен и не пущу тебя!

— Давай-ка выйдем и поговорим снаружи, — сказала Нуру и, поднявшись, склонилась низко. — Отдохни пока, о Светлоликий.

— Ты, должно быть, смеёшься, женщина. Как я могу отдохнуть, если в этом доме нет постели?

— Ты сидишь прямо на ней, — сказал Поно, — и это постель лучше многих других! Здесь есть подушки. Тоже мне, отец земель — даже не знаешь, как живут люди!

Поднявшись рывком, он сердито толкнул дверь и вышел, и Нуру последовала за ним. Они пересекли двор, ещё тёмный и мокрый — лужа затопила упавший навес, земля вокруг раскисла, прутья разъехались под ногами, — прошли по вбитому в глину измятому ковру и, войдя в другой дом, встали у стены.

— Ты позоришь меня! — зашипел Поно, упирая руки в бока. — Позоришь перед другим мужчиной, и перед кем — перед этим мучным червём! А ещё — а ещё, Нуру, ты не сказала мне о каменном человеке, а уж я-то думал, между нами нет никаких тайн! Вот, значит, как!

— Как было сказать? — зашептала Нуру, кладя ладони ему на плечи, но Поно их стряхнул. — Я боялась, что всё выйдет наружу!

— А, думала, я разболтаю!..

— Что ты! Я знаю, ты бы не стал. Но двоих скорее заметили бы, чем одного — я и так боялась, что проследят, а ты мне помогал, каждый раз прикрывал мой уход…