Клыки Доброй Матери

— Да уж! Но хоть сказать-то могла? Я думал, ты ходишь к мужчине, которому станешь женой. Я злился на него, когда объявился Хепури и тебя стали бить и запирать. Я был так зол! Всё думал, отчего он не придёт, если любит тебя, отчего не вступится. Всё ждал, чтобы он увидел, как тебе плохо. Потом я решил, что так ему и надо, раз он побоялся Хепури. Я слушал братьев и даже был рад!

Он топнул ногой.

— Я был рад — а теперь мне стыдно, — что тебе нашли богатого мужа, и мы все заживём лучше. Я не пришёл к тебе и не помог, а значит, я виноват во всём, что было потом, и в смерти мамы. Я мужчина, я отвечал за вас и я виноват!

И он опустился на пол, спиной к стене. Нуру села рядом и обняла за плечи.

— Ты не виноват, — сказала она. — Ты лучший из братьев, какие только бывают, и ты был хорошим сыном. Ты не виноват! Ты не в ответе за то, о чём не знал, и не в ответе за зло, совершённое другими.

— Я убил Хепури. Он смеялся, что тебя научат покорности, и тогда он приедет в Таону… Я воткнул ему нож в живот, вот так! И ещё! Ты бы видела его лицо… Он так…

— Тише, братец, тише! Ты защитил меня, как понимал, и защитил себя. Может, он и без того умер бы от ран, а даже если нет, верить ему не стоило. Хепури собрался отнять твою жизнь, и доброта бы его не смягчила. Что сделано, то сделано.

— Ладно! Забудем о Хепури, пусть его. Когда мы шли с твоим каменным человеком, он велел передать, что хотел к своему народу, а ни до чего другого ему и дела нет. Не ходи к нему, лучше уедем!

Нуру покачала головой.

— Я говорила: я не оставлю Мараму, — сказала она. — Кто знает, что с ним сделают. Нет, идти нужно теперь, чтобы не стало поздно! Я упрошу, каменный человек поможет…

— Не ходи, Нуру! Я дал слово молчать… или не давал, не помню, но он просил… Он сказал, что убьёт тебя, если придёшь!

— Кто сказал?

— Твой каменный человек!

Нуру замолчала, а затем недоверчиво рассмеялась.

— Ты что-то спутал, братец! Он спас меня в ту ночь. Ты бы слышал, как грохотали камни! Великий Гончар сыпал их горстями, он что-то искал, водил рукой, и на моих глазах стены рушились и съезжали вниз. Если бы не Сафир, ложь братьев стала бы правдой: я умерла бы в ущелье.

— Ничего я не спутал, у него просто духу не хватило сказать: он поклялся убить того, кто его разбудит. А это была ты! Он не сдержал клятву, и пока мы шли, на его теле всё появлялись раны, как трещины, и из них сочилась кровь. Видней всего они были на руках — глубокие, и болели, должно быть. Он всё хмурился и молчал. Я спросил его, развалится ли он теперь на куски, а он не сказал. Должно быть, развалится! Вдруг не утерпит и убьёт тебя, чтобы самому выжить? Не ходи!

— Бедный! — ахнула Нуру, прижимая пальцы к губам. — Теперь я уж точно пойду. Теперь меня ничего не остановит!

— Я не для того сказал! — с отчаянием воскликнул Поно. — Тебе что, жизни своей не жаль? А он и так уже прожил столько, что ему хватит!

Теперь уже он протянул руки к сестре, и она отвела их мягко, но решительно.

— Он не тронет меня. Если там другие из его народа, может, они знают, как ему спастись. Зачем же он дал такую клятву, глупый! Он защитил меня, а сам умирает, да ещё, верно, думает, я сержусь — я пойду!

— Не ходи! Давай лучше я. Скажи, что ему передать, я всё передам…

Но Нуру не слушала.

Поднявшись, она заторопилась в дом, где Фарух уже крепко спал, лёжа на подушках. Его не потревожил ни тонкий визг пакари, ни звон ожерелий и бус. Нуру, порывшись в мешке, вынула нож, один из шести, и замотала в тряпицу. Поразмыслив, взяла и белую дудочку.

— Я тебя не пущу, — зашептал Поно, опускаясь рядом. — Лучше я оденусь служанкой…

— Ты никого не обманешь, братец, на девушку ты не похож. Не время спорить, нам пора. Идём!

На исходе ночи, когда Великий Гончар только думает, не встать ли ему с постели, они спустились к озеру — Нуру первой, а Поно чуть позади. Сойдя с тропы, пробрались меж зарослей, ёжась от касания мокрых ветвей, и нашли место, чтобы видеть берег. Далеко бродили ночные стражи, медленно плыли огни через мост и обратно, слышались оклики. Двоих, чей путь начался у пролома в заборе и вёл по заросшему склону, никто не заметил.

Они сидели в молчании, укрывшись под листьями. Поно порой вздыхал, будто хотел что-то сказать, и всё срывал травинки, одну за другой. Нуру ему улыбалась, неслышно и медленно разрывая лист, найденный на земле. Скоро от листа остались лишь мелкие клочки, и она взялась их перебирать, разрывая те, что крупнее.

Великий Гончар поднялся и сел у печи. В этот час небо казалось зеркалом, к поверхности которого прилипли узкие тёмные полосы засохшей глины, и озеро, ровное и гладкое, тоже казалось зеркалом. Всю свою глину, какая осталась, чёрную, напитанную водой, Великий Гончар положил с другой стороны, свалил за городом, и Фаникия будто бы стала ещё белее.

— Как мне тебя отпустить? — сказал Поно, глядя с мольбой. — Мне стыдно! Не хочу отсиживаться за твоей юбкой, не хочу за тебя бояться, а если что не так, не хочу бежать!