Княгиня

Хотела ли она сказать что-то еще? Кларисса была в таком смятении, что и понять не могла. Возможно, хотела, а может, и нет. Но даже если так: разве любовь — что-то дурное? Это что же — болезнь такая? Кларисса любила Бога, все ее за это хвалили, она любила своих родителей, донну Олимпию она тоже любила, что же в том плохого? И отчего полюбить мужчину — плохо? Неужто любовь эта отличается от любви к Богу или к родителям?

— Олимпия, — со страхом спросила у своей кузины Кларисса, — а что мне теперь делать?

— Сама знаешь, — уклонилась от ответа Олимпия.

— Я? Я знаю?

— Ты должна прислушаться к тому, что велит рассудок, но не твое сердце, Кларисса! Прежде всего рассудок.

Кларисса посмотрела на озабоченное лицо донны Олимпии, и вдруг ей вспомнилась сцена: Олимпия и монсеньор Памфили, погруженная в предрассветную мглу часовня палаццо, их объятия на скамье подле исповедальни… Так вот какова тайна мужчины и женщины?

Кларисса, закрыв глаза, глубоко вздохнула.

— Да, — сказала она после паузы. — Ты права. Мы уедем сразу же, как только Уильям поправится.

15

Карло Мадерна, великий зодчий собора Святого Петра, вынужденный в последние годы передвигаться на носилках, почил вечным сном в один из мрачных январских дней. Так завершился его более чем четвертьвековой период пребывания главным архитектором крупнейшего и самого известного христианского храма мира. Царивший в Риме холод дал возможность не спешить с похоронами. Бренные останки маэстро были преданы земле лишь на седьмой день после смерти — на кладбище Сан-Джованни-деи-Фьорентини неподалеку от цепного моста на правом берегу Тибра.

Генерал Барберини, болезненный брат папы, возглавлял похоронную процессию, что медленно следовала за катафалком, запряженным четырьмя вороными. Траурный перезвон разносился в воздухе. Под набрякшими от дождя знаменами своих цехов медленно тянулись каменотесы, каменщики и плотники, ваятели и архитекторы. Престарелый, согбенный под тяжестью прожитых лет шел, опершись на руку младшего сына, Луиджи, Пьетро Бернини. Шел Франческо Кастелли, ученик и помощник Мадерны, в последние годы часто замещавший своего учителя на строительных площадках; за ним следовали молодой и честолюбивый Пьетро да Кортона, умевший обходиться с кистью ничуть не хуже, чем с долотом; Алессандро Альгарди, об изваянных им на фасаде Сан-Сильвестро-аль-Квиринале фигурах сейчас говорили все. Плечом к плечу с Алессандро шагал Мартино Лонги, завершивший начатый десять лет назад его отцом проект в Санти-Аброджио-э-Карло, за ними — Франсуа Дюкюни, фламандец, запечатлевший своей кистью лик не одного святого.

В последний путь отправлялся выдающийся зодчий, одним из первых отважившийся увековечить триединого Бога в мраморе и камне, в динамике пышных форм которых отчетливо проглядывала физическая сила сотворившего их мастера, работавшего еще с Джакомо-делла-Порта, последним из учеников великого Микеланджело.

Среди тех, кто пришел отдать дань Мадерне, отсутствовал лишь один человек: Джованни Лоренцо Бернини. Он прибыл, когда гроб уже опустили в могилу. Не заговаривая ни с отцом, ни с братом, Бернини поспешил прямо к Франческо, стоявшему в одиночестве у разверстой могилы. Молодой скульптор застыл, сложив руки в молитвенном жесте.

— Побереги слезы, тем более что особого повода для скорби нет. Скорее уж наоборот, — с места в карьер начал Бернини. — Я сейчас прямо от папы. Урбан назначил меня главным архитектором собора — пожизненно! Денег прорва! Я имею право включать в счет даже дорогу на стройку.

— Ты что, не можешь подождать, пока гроб будет зарыт? — не поворачиваясь, мрачно спросил Франческо.

— Ну-ну, не будь святошей! Мое назначение и для тебя не пустой звук. Ты хоть понимаешь, что это означает? Нет? Так вот, у нас всегда будет на хлеб с маслом, отныне и до конца дней. — Бернини кивнул на могилу: — А отчего отправился на тот свет этот старый хрыч?

— Да помолчи же ты наконец! — прошипел Франческо. — Или я тебя сейчас прикончу!

— Вот с этим, пожалуйста, повремени! Или у тебя совесть нечиста? Уж не из-за того ли, что ты в последнее время много внимания уделял моей стройке?

Франческо не удостоил его ответом. Лоренцо покосился на помощника. Что это у него на лице? Капли дождя, или он и правда плачет?

— Ну какой же ты потешный! — заговорил Лоренцо, взяв Франческо за локоть. — Мы с тобой обеспечены на вечные времена. Представь, я унаследовал от Мадерны не только собор, но и палаццо Барберини. А ты мой assistente — и на этих двух стройках, и на всех остальных, включая и те, на которых нам еще только предстоит работать. Обещаю тебе.

Наконец Франческо повернулся к нему. Глубокая складка на переносице не сулила ничего хорошего.

— Не выйдет, — объявил он. — Подыщи себе кого-нибудь другого.

— То есть? Ты что, обиделся на меня?

— Нет. Просто хочу открыть свою мастерскую — как архитектор.

— Что ты хочешь открыть? Мастерскую? Интересно, а на что ты будешь жить?

— Выполню пару заказов, завещанных мне Мадерной. Тех, что он передал мне, уже будучи при смерти.