Княгиня

— И ты никогда не станешь выдавать мои проекты за свои?

— Никогда, слово даю! И пусть Мадерна будет мне свидетелем.

Тут наконец Франческо протянул ему руку:

— Тогда с Божьей помощью… попробуем.

— Ну вот! — возопил Лоренцо. — Бог ты мой, как я рад! И чтобы ты знал, что мои намерения вполне серьезны: я уже обговорил все с папой. Урбан готов за твою работу над алтарем выплачивать тебе ежемесячно двадцать пять скудо. Почти на целых десять скудо больше, чем мне — ведущему архитектору!

Прижав к себе Франческо, Бернини расцеловал его в обе щеки.

— Мы с тобой горы свернем! Возведем новый Рим, Врата Рая! Сам Микеланджело покажется пигмеем по сравнению с нами!

16

Портпледы и сумки для платьев были упакованы в огромный деревянный сундук, туда же положили дюжину серебряных вилок — подарок донны Олимпии к свадьбе Клариссы. В Англию решили отправиться экипажем, а не верхом на лошадях — через Милан, мимо озера Маджоре, через Симплонский перевал, оттуда на Лион, затем на север Франции к побережью Ла-Манша, оставив в стороне Фландрию и Германию, где никак не утихали религиозные войны.

Вопреки намерению Клариссе все же пришлось провести зиму в Риме. И причиной тому стал, как ни странно, Уильям, который спал и видел, как возвратится в Англию. Его продиктованный нетерпением визит в собор обернулся воспалением легких, так что к началу зимы ни о какой поездке через Альпы и говорить не приходилось.

Монахи-капуцины в черных сутанах ставили Уильяму клистиры, делали кровопускание, усеивали его хилое тело банками и пиявками… все напрасно — англичанин хирел на глазах и не сомневался, что искусство римских эскулапов вот-вот отправит его к праотцам. Вероятно, именно так бы и случилось, если бы он в один прекрасный день, собрав в кулак еще остававшиеся силы, после кубка забористо приперченного бренди, по неосторожности прописанного ему одним профессором медицины в качестве «укрепляющего средства», не двинул бы по черепу упомянутому профессору своим произведением — переплетенным в кожу фолиантом о странствиях по Италии. Сей эпизод навсегда отпугнул от постели больного и беднягу профессора, и коллег оного.

А Кларисса? Несчастная Кларисса! Она вняла зову рассудка, но не сердца и больше не виделась с Франческо Кастелли, за всю зиму ни единого раза. Трижды в день она обращалась с благодарственной молитвой к Богу — утром, в полдень и вечером. Когда же мастер являлся в палаццо Памфили спасать здание от домового грибка, девушка в сопровождении кузины или Уильяма покидала свое римское пристанище. Благодаря этому она увидела Сикстинскую капеллу и «Страшный суд» Микеланджело, папский дворец, по святости превосходивший даже собор Святого Петра, собрание древностей Ватикана, Большой цирк и Kолизей. Она постояла у колонны, возле которой, по преданию, Брут заколол Цезаря, прошлась по тому самому мосту, где некогда римский солдат в одиночку сдерживал целую армию неприятеля, на коленях одолела Святую лестницу, по ступеням которой восходил к дворцу Понтия Пилата в Иерусалиме Иисус Христос после того, как был приговорен к смертной казни. На экипаже Кларисса объехала все семь римских холмов, откуда открывались изумительные виды на город, — девушка осмотрела и могла назвать все архитектурные памятники Рима.

Но вот радовали ее по-настоящему эти вылазки? Нет, конечно. Красоты и достопримечательности волновали девушку ничуть не больше, чем вечно кислая физиономия князя Памфили, с которой тот встречал ее по возвращении в палаццо. Каждая церковь, каждый дворец напоминали девушке о Кастелли. Кларисса готова была отдать все за то, чтобы он сопровождал ее в этих экскурсиях по городу. Слушать его объяснения, постигать скрытый смысл и упорядоченность в кажущейся неразберихе римских улиц, переулков и площадей… Как же ей недоставало Франческо! Ласкового, мелодичного говора, восхищения в глазах. Его благоговения, его серьезности, его гордости. И больше всего — его улыбки…

В те дни Кларисса возвращалась домой, лишь окончательно убедившись, что мастер Кастелли успел покинуть палаццо, хотя в душе страстно желала встречи с ним. Он был так близок ей и так далек — сможет ли она когда-нибудь вновь ощутить себя счастливой? Поскольку Олимпии, к тому времени уже освоившей науку чтения и письма, более занятий не требовалось, Кларисса коротала долгие зимние вечера за переписыванием набело путевых заметок Уильяма. Это позволяло хоть немного отвлечься от мучительных раздумий и вопросов, нередко доводивших ее до слез, и к концу зимы, за которую, как ей казалось, она на все времена разучилась смеяться, Кларисса уже с явным облегчением воспринимала близящийся день отъезда из Рима, еще совсем недавно города ее надежд.