Княгиня Ольга. Пламенеющий миф

А уже на основе этих песен был век спустя создан реконструированный Рыбаковым и записанный в летописи «Сказ о мудрой княгине Ольге» – политическое сочинение, имеющее целью придать делу именно такой смысл. Сто лет спустя Игоря уже на новом уровне «принесли в жертву», принизив его историю до банальной «гибели от сребролюбия» с целью возвеличить историю его жены-мстительницы. Возник этот «второй сказ» в среде, где истинной героиней была именно Ольга – вероятно, уже при следующих поколениях, когда верность выбранного ею пути стала очевидна, а былой героический идеал побледнел и уже не прельщал христиан – посадников, мечников, ябедников и так далее. Архаичный героический пафос, поиски ужасной смерти ради славы поколению внуков и правнуков стали чужды и непонятны. Нерациональность этого поведения казалась просто глупостью, и в таком духе и была изображена.

И это, кстати, показывает, как сильно эпоха Ольги изменила само общество и его идеалы.

В эпоху Ольги казнь пленных еще была частью реальной жизни (вспомним битвы Оттона) и тем подкрепляла соответствующий мотив героических песен. Ольга мифа – героиня промежуточной формации: она не просто мыслилась как реальное лицо – она была реальным лицом, предком ныне правящих князей, от нее остались материальные свидетельства (погосты, пресловутые развалины каменного дворца, крест в Святой Софии и даже нетленные мощи). Но действует она еще в духе эпических героинь, и поступки ее оцениваются по эпическим меркам. Создатели сказания уже не думали о ритуалах жертвоприношений – хотя Ольга, как княгиня и старшая жрица, действительно могла участвовать в чем-то подобном.

Поступки древней жрицы, которая была героиней такого сказания в седой древности, не нуждались в оправдании – она исполняла ритуал, потому что так было надо, это поддерживало равновесие мира. Перейдя в «личную биографию» конкретного лица, киевской княгини, они получили мотивировку – месть за мужа. Но и княгиня, осуществляя месть за мужа, одновременно творила жертвенный ритуал, возвращая роду утраченную честь. Два пласта реальности и два уровня мотивировок сливаются в одно. Древний жуткий ритуал, став частью жизни исторического лица – и частью истории – обновляется и приобретает новую силу воздействия на слушателей.

Итак, можно предположить, что «события» 945 года известные как «месть Ольги» являются не менее чем четвертым этапом развития архаического сюжета:

1) Ритуалы жертвоприношения.

2) Возникшие на их основе сюжеты о мстителях героического эпоса (около середины I тысячелетия нашей эры).

3) «Песнь об Игоре» и «Песнь об Ольге», сложенные на русской почве по воспоминаниям о реальных событиях середины Х века.

4) «Сказ о мудрой княгине Ольге», «политическое сочинение», вошедшее в летопись XII века.

Вполне вероятно, что в этой истории имели место казни пленных, захваченных в ходе боевых действий, но их оформление в предании прошло с опорой на целых два древнейших пласта сюжетов – о ритуале жертвоприношения и на традицию героических песен, где герой творит родовую месть, не останавливаясь ни перед чем, проявляя то хитрость, то жестокость, собираясь кровавую жатву, поражающую воображение своими масштабами. Княгиня Ольга в этом летописном сказании стала героиней «третьего поколения» – внучкой древней жрицы и дочерью героини эпической песни типа Гудрун и Брюнхильд. И то, что она не «сестра» двум названным героиням, а «дочь», выражается, в частности, в том, что финалом песни вовсе не стала ее собственная ужасная гибель. Для нее этот кровавый сюжет стал не центром, а частью биографии, способом защитить честь и восстановить справедливости, но у нее, как у героини, уже не было задачи «красиво умереть». В глазах создателей и слушателей сказания о древлянских казнях Ольга была фигурой более крупного масштаба – она не принадлежала этому сюжету целиком, не была заключена в нем. Полные ее задачи были больше и шире. С честью пройдя через этот этап, где героиня «второго поколения» осталась бы, Ольга отправилась дальше, к новым победам.

«Не удивляемся жестокости Ольгиной»…

Особенности этой истории и вытекающий из них правильный способ ее понимания были очевидны и двести лет назад. Как писал Карамзин:

«Не удивляемся жестокости Ольгиной: Вера и самые гражданские законы язычников оправдывали месть неумолимую; а мы должны судить о Героях Истории по обычаям и нравам их времени. Но вероятна ли оплошность Древлян? Вероятно ли, чтобы Ольга взяла Коростен посредством воробьев и голубей, хотя сия выдумка могла делать честь народному остроумию Русских в Х веке? Истинное происшествие, отделенное от баснословных обстоятельств, состоит, кажется, единственно в том, что Ольга умертвила в Киеве Послов Древлянских, которые думали, может быть, оправдаться в убиении Игоря; оружием снова покорила сей народ, наказала виновных граждан Коростена, и там воинскими играми, по обряду язычества, торжествовала память сына Рюрикова».