Князь Диодор

— Да-а, — протянул Стырь для начала, — достается нам тут, князюшка. Уж не говоря о слугах этих, из коих иные так бестолковы, что даже я, не самый разумный прислужник, и то удивляюсь — чего ж они не выучились-то? — Он, как уже бывало, подпер щеку кулаком, и речь его стала невнятной, что хорошо вгоняло в сон. — А еще они, князь, боятся. И раньше-то боялись, все думали, что против их вороватого люда у нас и отпора не получится. Теперь, сдается мне, нас побаиваются. А ныне, после этого крестного хода, что батюшка Иона устроил, пуще того будут…

— Какого отпора у нас не получится? — князь не очень-то ясно соображал, трясучка накатывала все сильнее.

— Да от этих бретеров разных, бригантов, или как их по-местному… О них же среди простых людей тут такая слава ходит, что с ними никто и сладить не сумеет. Они знаешь как удивились, когда мы их чуть не снопами положили? А теперь еще и чудеса, что с крестным ходом проявились.

— Густибус сказал, что батюшка так службой всю местную магию подавил. Хотя, конечно, это уж слишком заметно проявилось.

— Нужно будет, князюшка мой, так-то вот почаще обходить. И может, даже не внутри стен, а снаружи.

— Тебе дай волю, ты тут и монастырь устроишь, — все же хотелось, чтобы таких серьезностей не было, поэтому князь проговорил вдобавок, — только смешанный, чтобы служанок не изгонять.

Стырь хмыкнул. Князю было уже так нехорошо, что он даже не понял, искренне это, или его ординарец так к нему подлизывается.

— А что, стены есть, батюшка Иона тоже есть… Можно и монастырь. Если тут такое гнилое место, тогда уж лучше и без служанок обходиться. Тут же город большой, кого угодно поднанять получится, и мужчин, чтобы они кашеварили или, скажем, портомойничали.

— Ты лучше скажи, стражники тебе как показались?

— Да никак не показались. Глупые, в городе служить только и обучены, нет в них… не знаю, как сказать, князюшка, но они опасности не разбирают заранее, и службу не разумеют, и оружие содержат так, что я бы от Титыча не одну зуботычину за это схлопотал в прежние времена.

— Что-то я сержанта такого у нас по службе не помню?

— Так это дядька мой, он меня еще до службы строжил, он с батюшкой твоим, князем Полотой, на войну ходил, пока ему ногу не покалечило. Он сейчас, поди, при матушке твоей, так что разминулся ты с ним как-то.

Дальше князь не услышал, потому что уснул. Хотя по-прежнему разбирал голос Стыря, который долго еще что-то излагал и, похоже, спорил со спящим князем.

А потом, уже перед утром, у него возникло странное ощущение, которое было непросто понять, и уж совершенно невозможно было передать. Ему сквозь сон стало казаться, что он неким образом отделился от самого себя же, что он расстался с телом, и взлетел над всем Парсом. И открыл, что люди продолжали жить в нем своей жизнью, что было в городе очень много всего, о чем князь никогда бы не догадался, если бы вот так не… вышел из своего тела. Кто-то задумывал мелкие, неинтересные интриги против своих близких, иногда и родных даже, потому что хотел стать кем-то иным, не похожим на себя. Кто-то мечтал о любовном приключении, которых и так, вообще-то, бывало немало, но все же хотело чего-то еще, нового и необычного. Кому-то мнилось, что с богатством разрешатся все трудности жизни, все злоключения, какие этих людей постигали, но и это было не так, потому что любые деньги не могли принести успокоенности и радости, которых эти вот жадные уже не понимали, просто разучились принимать это во внимание, как разучиваются иногда разговаривать на другом языке, если долго им не пользоваться. И было много чего другого…

Это и была жизнь, которую князь так вот неожиданно стал понимать чуть не всю целиком, во всем ее бурном, а иногда и унылом великолепии, либо даже во всей ее убогости и жалкости. И он слегка испугался этого состояния, хотя отлично понимал, что ничего плохого с ним лично в этом сне произойти не может.

Он запомнил этот сон, и раздумывая над ним, решил что попросту слишком много с ним за один день случилось необычного, магического, а это просто так не проходит, это способно воздействовать на такие стороны и струны человеческой природы, что остается с этим только примириться, и довольствоваться тем, что происходило это все же во сне, не наяву, и возможно, никогда больше не повторится. И лишь тогда он понял, что это был сон, который уже оказался ему знаком, он к князю Диодору уже приходил, и вызывал почти такие же мысли прежде, после просыпания.

Оттого и утро настало как-то незаметно. Князь поднялся, умылся, побрился даже, приоделся как следует, спустился к завтраку, и почти половину всего завтрака жевал, не чувствуя вкуса, не замечая своих сотрапезников, едва сознавая, где находится. Лишь Густибус вывел его из этой зачарованности, объявив, что ночь прошла куда как беспокойно.

— Почему? — спросил князь.

— Так ведь к Дерпену врача местного три раза пришлось звать. Он и впрямь был… нехорош, — пояснил маг. — Оказывается, лекарь разбирается в своем ремесле, ожидал этого и готовился даже. Вот и прилег у нас в какой-то каморке, где ему мейстерина постелила.