Князь Диодор

— Что с Дерпеном? — опять спросил Диодор.

Батюшка к разговору интереса не проявлял, как жевал свои блинчики с медом, так и продолжал, должно, и сам поднимался к раненному воину, или успел уже переговорить с врачом.

— Утром врач сказал, что опасность еще не миновала, но теперь дело пойдет на поправку, потому что Дерпен борется. И пусть медленно, но выздоровеет.

— Жаль, что медленно, — отозвался князь, едва не с удивлением ощущая, что и сам начинает чувствовать вкус пшенной каши с молоком, которую щедрой рукой наложила ему в тарелку мейстерина этим утром. — Он был бы нужен.

— Ты князь и сам не до конца здоров, — буркнул батюшка.

— А что же лекарь этот с нами за стол не сел? — спросил князь рассеянно. — Заодно бы и познакомились.

— Спит, — коротко отозвался батюшка.

Тогда в гостиную, где они, оказывается, находились, вероятно, потому, что магические маячки слежения после молитвы батюшки растаяли, испарились без следа, исчезли, как будто их и не было никогда, строевой походкой вмаршировал Стырь, который был хоть и в небрежно застегнутой рубахе, но все же выглядел молодцом. Лишь одно и было неладно, что он казался каким-то сырым, вероятно обходил стражников, мельком подумал князь.

— Там… притащили кого-то к нам на носилках здешних.

Густибус фыркнул, батюшка спокойно и едва ли не устало усмехнулся. А Диодор так посмотрел на Стыря, что тот тут же стал поправлять рубаху и застегивать пуговицы камзола.

Это оказался Атеном, сегодня он был без повязки вокруг головы, но зато звенел шпагой, которую поправлял все время, привыкая к этому новому для него атрибуту наряда. Князь догадался, что куртье после ночного боя решил сделаться крутым воякой, и начать изучать шпагу как полагается, с тренировками. Шпага подходила к его длинной фигуре не больше, чем морской парус обычной деревенской телеге.

— Князь, — заговорил Атеном, после непременного ритуала раскланиваний, — к нам в посольство прибег… Прибежал посыльный из Лура от казначея его величества с просьбой незамедлительно с тобой переговорить.

И Диодор снова, как по приказу, ощутил, что нога начинает разбаливаться, мешая ему ходить и даже раскланиваться принятым тут образом. Ему бы, по всему, следовало устроиться перед камином, с книжкой какой-нибудь для вида, подумать о том сне, в котором могло оказаться и что-то любопытное, даже полезное для расследования, потому что голова у князя на удивление хорошо работала в том-то сонном состоянии, но приходилось все отставить, и заняться выполнением нелепой просьбы.

— Атеном, напомни-ка, как его зовут, — попросил князь.

— Казначея Парского королевства, главного распорядителя королевского двора зовут сьер Тампа тет Копмусат, граф Сасумон, граф ла Винж, барон…

— Как его зовут при дворе, — перебил куртье Густибус.

— Графом Сасумонским. И он весьма влиятельная фигура.

Далее князь опять отвлекся от окружающего, оделся механически, словно деревянная кукла, с помощью Стыря, который заметил повадку Диодора этим утром и бросился помогать. Но одевался, должно, не очень быстро, потому что когда вышел, на их невысоком крылечке, всего-то в две ступени, топтался Густибус в полном параде, и Атеном, разумеется. Куртье пояснил:

— Князь, ты будешь добираться до Лура в посольских носилках. И отнесут тебя назад, как князь Притун приказал.

— А ты как же?

— А я, — куртье повесил голову, — невелика птица, так у вас на рукве говорят, пешком потом уж как-нибудь.

Тащиться в носилках князю вдруг понравилось, вот только он вспоминал, как доложил о них Стырь этим утром, и не мог не улыбаться. Но все равно ему нравилось, даже нога стала немного утихать.

Ждать пришлось недолго, но все же пришлось. Когда их потом ввели в какую-то совсем уж аскетично обставленную светлицу, князь даже подумал, что опять ждать придется, не может же быть таким рабочий кабинет — тут даже полок с бумагами не было. Но это оказался именно кабинет королевского казначея, графа Тампы Сасумонского. Он и сам сидел в углу кабинетика, да так скромно и тихо, что его и заметить было мудрено. Но когда он поднялся, когда Диодор вгляделся в него, стало ясно, что скромность в этом человеке никак не отражает его внутренней силы.

Он был, пожалуй, что невысок, в очень странном длинном парике, который не столько прятал, сколько подчеркивал лысину под ним, наверное, голую, как Сухая степь в Рукве, без единого волоска. И глаза у него были красными, они хорошо подходили к этой лысине и всему этому лицу, такому же красному, но в них едва ли не как на иных шпалерах, развешанных по стенам Лура, горела привычная, едва ли не лютая ярость. Сразу начинало казаться, что спокойным этот человек не бывает никогда, и к этому, вероятно, уже все привыкли, даже король Фалемот ди'Парс.

— Принц, — заговорил граф даже не дождавшись, когда же пришедшие закончат кланяться, прежде всего, куртье, разумеется, — по дворцу была распространена сплетня о том, что из Империи к нам будет выслан какой-то заем, о котором я, казначей короля, да живет он вечно, не имею ни малейшего понятия.