Князь лжи

— Метафора — это только метафора.

— Мне думается, она очень хорошо отражает настоящее положение дел… И твои слова про ключ и замок — тоже.

— Брось. Я всего лишь тебе подыграл.

Некоторое время Вельнис молчала.

— Знаешь, — сказала она затем. — Я думаю, это любовь.

— Что именно?

— Ключ. Ключ, которым открывается замок.

Эдрик пожал плечами с видом «да, может быть…». Камеристка княжны была необычной… пожалуй, это — самое странное знакомство за всю его жизнь… но она, несмотря на всю свою наблюдательность, на весь свой ум, на непринуждённость и детскую чистоту восприятия — несмотря на всё это, она жила в иллюзорном мире. Как и все остальные люди. Не следовало об этом забывать. Она говорила глупости, но не следовало её в них разубеждать. Да он и не сумел бы. Людям так хочется верить, что законы, которыми управляется этот мир, в основе своей благи; что то, что важно для них самих — доброта, справедливость, любовь — важно и для всей вселенной… Не стоит лишать их иллюзий.

Поэтому он промолчал.

Но тут…

— Ты не согласен, — сказала Вельнис. Не задала вопрос, а констатировала факт. — Не согласен, но не хочешь со мной спорить. Почему?

Эдрик не вздрогнул только потому, что двадцать пять лет обучения в Школе Железного Листа слишком хорошо научили его контролировать себя. Но внутри что-то сжалось. Она что — читает его мысли? Это было уже слишком.

— Я не думаю, что смогу тебя переубедить, — признался он. Произнося эти слова, смотрел ей в глаза. Он больше не видел в ней симпатичную девушку. Видел — противника.

— Попробуй, — предложила она. Как вызов на поединок.

— Почему — любовь? Это лишь одно из чувств человека. Ничем не лучше ненависти или печали. Множество людей испытывало это чувство. Ни к какому целостному виденью они не приходили, «сундука» не открывали. Это — лишь картинка на стенке.

— Нет, — удивлённо возразила она. — Любовь это не чувство. То есть, есть и чувство, которое называют этим словом, но я говорю о другой любви. Настоящая любовь — это отношение воли, её устремление к чему-либо. Такая любовь может быть совершенно бесстрастной, не сопровождаться ничем лишним. Когда любовь — это чувство, желаешь, чтобы и другой любил тебя. Когда любовь — отношение воли, желаешь, чтобы другой был счастлив.

Эдрик задумался.

— Не думаю, — сказал он наконец, — что воля должна растрачивать себя на отношение к чему-либо. Или к кому-либо. Это — потеря силы, а не приобретение её.

— Воля, которая ни к чему не относится — воля, которой нет. Так не бывает. Все любят что-то. И твои последние слова — про потерю силы — лишний раз это доказывают. Ты не хочешь любить Другого только потому, что уже любишь Силу.

— А что любишь ты? — спросил Эдрик.

— Не скажу, — озорная улыбка заиграла на её губах. — Разгадай меня.

«Все женщины играют, — подумал Эдрик, разглядывая её лицо. — Решила поиграть и она. Что это?.. Кокетство, за которым — желание соблазнить или быть соблазнённой?.. Скука? Любовь с первого взгляда?.. Нет. Что-то другое…» Но он, как ни пытался, не мог увидеть фальши в её поведении, словах, голосе. Всё было совершенно естественно. И он должен был реагировать так, как следовало бы реагировать обычному мужчине: включиться в игру или — соблюдая правила — отказаться от участия. От умеренной порции романтики с интимом Эдрик совсем бы не отказался, тем более что последние семь лет он провёл не только без еды и питья, но и без женского общества. И всё же… и всё же Эдрику не давало покоя ощущение, что за предлагаемой ему «картинкой» скрывается нечто большее.

Но пока одна часть, глубинная часть его сознания оценивала поведение Вельнис так и сяк, где-то на поверхности плавали совсем другие мысли…

«Я слишком подозрителен, — думалось ему. — Пытаюсь увидеть то, чего нет… Но даже если я прав… есть только один способ это проверить».

Вслух он сказал:

— Ну что ж. Уговорила. Пойдём, пофехтуем.

Вельнис отвела его на старую башню, после чего ушла — ей нужно было переодеться. Когда она появилась вновь, Эдрик едва узнал девушку: мужская одежда, волосы стянуты в «хвост», в руках — два затупленных меча и два шеста.

Эдрик не собирался заниматься «восстановлением формы». Не стремился он и добиться непременной победы в бою. У него была одна-единственная цель: посмотреть, как она двигается, как ведёт бой. Пластика говорит о человеке больше, чем слова: слова выражают то, что человек думает, а пластика — то, чем он является. Он полагал, что после боя хоть что-то да прояснится.

Ничего подобного.

Фехтовала она неплохо, а если учесть, что сие занятие женщине, мягко говоря, не приличествует — то просто великолепно. Но…

Она умела импровизировать, однако вся её техника опиралась на «средний стиль», традиционный для Речного Королевства. Она — дитя этой страны и этого времени. Скорее всего, её и вправду обучал один из княжеских телохранителей.

В мире существовали самые разные фехтовальные школы. Отличия в традициях, в используемом оружии, в истории, даже в религии и темпераменте определяли возникновение и развитие боевых стилей. Естественно, всегда присутствовало и взаимное влияние их друг на друга.