— Мы не успеем провести плавку, достаточно масштабную, чтобы удовлетворить срочные нужды Петербурга. — продолжал Карпас. — Вынуждены будем вернуть задаток и выплатить неустойку столь масштабную, что само существование наших заводов в Екатеринославе встанет под угрозу, в то время как не пострадавшие в недавней бойне бельгийцы окажутся в выигрыше.
— Никто с вашими заводами дела иметь не будет, если их в любой момент ограбить могут! — отрезал Гунькин.
— И останется в губернии один лишь иностранный капитал, доходы которого, как вы сами знаете, в изрядной степени уходят за границу, да и развитию губернии весьма мало способствуют. Ваше светлость, господа Альшванги полагают вас лучшим сыскарем губернии.
— Нюхом его благородие чует! — проскрипел старый портной.
«Конечно, нюхом, он же Симарглыч!» — с неожиданным для самого себя раздражением подумал Митя.
— Потому мы, со всем уважением, хотели просить вас, — подхватил Карпас, — взяться за специальный розыск, в надежде, что вы спасете репутацию молодой отечественной промышленности.
А у этого господина есть чему поучиться: надо же, как завернул! И сам выглядит борцом за интересы отечества, и Урусов не будет чувствовать, что какие-то купчики его, кровного Симарглыча, нанимают.
— Мы, со своей стороны, конечно, компенсируем, — подхватил Гунькин… и вот это было лишним.
— Увы, ничем не могу помочь. Я несу ответственность за репутацию губернской полиции, а вовсе не промышленности. — скрипнуло кресло, Урусов встал.
У Мити вырвался невольный вздох: так хотелось посмотреть, какими взглядами одаривают остальные неделикатного петербуржца!
— Погодите! Ваше светлость, не торопитесь так! — взмолился тот. — Ежели обидел чем — душевно извиняюсь, не со зла, а все от того же волнения! Убытки-то какие, убытки! И в деньгах, и в репутации! Только на вашу помощь и уповаем! Расследовать — это ж ваше прямое дело, можно сказать, Кровное! А мы за потраченное время заплатим, честь по чести, мощной тряхнем — не поскупимся! Самим вам не надобно, так у вас же эта… рыжая красавица!
Гунькина Митя, конечно же, не видел, но был совершенно уверен, что сейчас господин секретарь Урусову подмигнул.
— Еще и болеет, я так понимаю? Вот найдете наше железо, и свозите ее на воды, да не в Кисловодск, а в Баден-Баден!
Опять наступило молчание, а потом Урусов ошеломленно переспросил:
— Раиску на воды?
— Ну, или ожерелье своей Раисе купите, колечко…
— На хвост?
— Почему на хвост?
— Э-э, господин Гунькин… Раиса — это рысь, — смущенно протянул Альшванг.
— Какая еще… рысь?
Митя отпрянул от двери и прикусил кулак, изо всех сил стараясь не расхохотаться в голос.
И поперхнулся, когда вокруг его щиколотки стремительно обвилось что-то скользкое и сильное, как удав.
Глава 8. Повелитель лоз
Митю в один миг перевернуло вверх ногами и вздернуло к потолку.
Туда… Сюда… Мимо в полумраке медленно проплыла деревянная стенная панель,
перила лестницы. Митю качнуло обратно. В поле зрения вошли щегольские ботинки.
— Гляжу, вы у нас, тут с прошлого раза совсем освоились, чувствуете себя как дома, господин Меркулов-младший? — прошипел тихий, завораживающе прекрасный, и одновременно жуткий голос, и Перед Митей присели на корточки, ухватили за волосы и вздернули ему голову.
Точеное лицо альва оказалось напротив и выдающийся, как у всех Альшвангов, нос едва не ткнулся Мите в глаз.
— Или рассчитываете на еще один труп? — на губах альва расцвела прекрасная до боли в сердце и такая же чудовищная улыбка. Наверное, на островах Туманного Альвиона так улыбаются Те, Кто Приходит Из Тумана, входя в дома, оставшиеся без защиты на Самайн, в ночь дикой Охоты. В это улыбке была вся красота мира. И вся его жестокость. От этой улыбки веяло смертью — мучительной и неотвратимой.
То есть, чем-то привычным и родным!
Митя стряхнул оцепенение перед очарованием носатого альва и схватил его за плечи!
Оттолкнулся изо всех сил, так что взлетел как на качелях — его пронесло над перилами, над провалом первого этажа. Качнуло обратно. Митя извернулся, мышцы протестующе взвыли от боли, сквозь зубы вырвался задушенный стон. Дотянулся до обвившейся вокруг ног лозы и сжал ее в кулаке.
Лоза умерла. Рассыпалась в прах, лишь пыхнуло облачко серой пыли. Митя плюхнулся на пол приемной, прямиком на оброненный пакет с одеждой — оберточная бумага негромко захрустела.
Альва откровенно передернуло, он крупно сглотнул, будто подавляя тошноту, с губ его сорвалось почти змеиное шипение, и он бросился к Мите.
Длинные, уложенные в продуманном беспорядке волосы взвились вокруг головы серебристым облаком и потянулись к Мите, на лету вытягиваясь в бледно-серебристые ивовые ветви.
Банг! Альв на мгновение замер, получив свертком с одеждой в физиономию. Сверток стукнул его по носу и ляпнулся на пол. Расширившиеся от изумления глаза тут же злобно сузились — и на Митю ринулся целый пучок ивовых ветвей, переплетающихся налету.
Митя метнулся в сторону и с разгона врезался в украшающий прихожую декоративный столик. Столик с размаху грохнулся об пол.