— Вот ты где, Домашка! А я тебя в Чернигове искал! — со злорадным торжеством произнес купец и, оскалив зубы в ухмылке, добавил: — Попался, голубчик!
Обычно бойкий Доман приуныл, растерял самоуверенность.
— Это мой холоп беглый, вина на нем есть, — сообщил мне купец.
— И в чем он провинился? — полюбопытствовал я.
Купец сразу перестал скалиться и сжал бороду сильнее.
Не дождавшись ответа, я предположил:
— Небось, дочку твою обрюхатил?
Видимо, я угадал, потому что нос купца стал бордовым.
— Коня он украл, — буркнул купец.
— Наверное, взял взамен будущему ребенку, — пошутил я.
— Украл, — строго сказал купец. — За что и будет повешен.
Я заметил, как Доман натягивает повод коня, на котором приехал, собираясь драпануть. Многие мои дружинники не без греха. Если сейчас сдам Домана, половина моего отряда разбежится при первом удобном случае. Лучше я стану для них чем-то вроде французского Иностранного легиона.
— Моих людей вешаю только я и только за вину передо мной. За грехи перед другими из моего отряда выдачи нет ни купцу, ни боярину, ни даже князю, — произнес я медленно, с расстановкой, чтобы дошло не только до купца, но и до каждого моего дружинника. — Так что придется тебе подождать, когда он уйдет от меня. Тогда делай с ним, что хочешь.
Глаза купца наполнились возмущением, а нос начал бледнеть. Профессия научила его проглатывать и не такие оскорбления и унижения. Ничего не сказав, купец развернул коня и так стегнул его кнутом, что бедное животное с места рвануло в карьер. Поскакал по дороге от города в лес. Уверен, что вернется купец не скоро, когда загонит коня.
— Из-за твоих шалостей покупателя упустили, — сказал я Доману.
— Отслужу, князь! — заверил он.
Судя по тону, это не пустые слова. И по лицам остальных дружинников я понял, что теперь за меня будут стоять горой.
Дальше наш путь пролегал вдоль правого берега реки Сулы. Дорога была накатанная, часто попадались встречные обозы¸ большие и малые. Они сперва останавливались, готовились к бою. Убедившись, что нападать на них не собираемся, продолжали движение. Ночевали в деревнях, которые располагались на расстоянии дневного перехода друг от друга. После Попаша — небольшого острога на холме, в обе стороны от которого по берегу реки располагались дворы крестьян и ремесленников, повернули на север.
Я выслал вперед трех дружинников, чтобы предупредили о моем прибытии. Князь — не ревнивый муж, обязан предупреждать о возвращении. Да и захотелось произвести впечатление на невесту. Она насмотрелась на маленькие и невзрачные городишки, остроги, которые попадались нам по пути, и немного приуныла. В Ахейском княжестве она привыкла к каменным домам. В деревянных там жила беднота. Я сразу вспомнил свое первое впечатление о Карелии. На юге Украины дома из дерева строили только богатые, если такое слово можно было прилепить к советским людям. Остальные — из кирпича. В степи дерево в дефиците. А в Карелии большая часть домов была из дерева. Я еще подумал, что там живут одни богачи. Позже узнал, что на севере богатые строят дома из кирпича. В Киевской Руси из камня, кирпича строили только служебные здания: башни, церкви, амбары, кладовые. Считалось, что в деревянном доме жить и теплее, и здоровее. Камень, мол, вытягивает соки из человека. А что пожары случаются по несколько в год, и выгорают целые улицы, а то и города, — это ерунда, дело житейское. Леса много, умелых плотников тоже. Крестьянский дом за день возводят. Я порадовался, что повез Алику не на ладье. Тогда бы она увидела Киев и Чернигов. Не показывай женщине то, что не можешь дать.
21
Мы могли бы въехать в Путивль поздно вечером, но я решил заночевать на левом берегу Сейма, в одной из моих восстановленных деревень. На полях уже колосились зерновые. Урожай предполагался очень хороший, сам-четыре, если не сам-пять. То есть, в четыре или пять раз больше, чем посеяли. Я вспомнил, что в Египте в шестом веке собирали сам-десять и больше, а в Англии в двенадцатом веке сам-три считался очень хорошим урожаем. Я раздал крестьянам левобережных деревень несколько половецких лошадей. На этот раз в кредит под низкий процент. Халява развращает людей. Она — мать лени и безалаберности.