Князь Святослав

На поле боя – враг был ясен и способы борьбы проверены. Здесь же, в роли владыки государства, Никифор иногда чувствовал себя в логове зверя: сидящий за столом мог оказаться кандидатом на престол, целующий ноги – самым опасным врагом. О Калокир! Он развязал в нем все страхи и породил неодолимые тревоги. Царь укажет патриарху на неблагодарность и корыстолюбие иерархов… Среди них тоже есть калокиры! Он в упор спросит патриарха, доволен он или нет его царствованием. Пора, пора его испытать.

Дело происходило вечером того самого дня, когда царь побил куропалата. Полиевкт уже знал об этом. Он отслужил вечерню, прежде чем пойти к Никифору.

И вот сухонький старичок с неистовыми глазами пришел от вечерни прямо в Священные палаты. Царь стоял на коленях перед Спасом, в спальне теплилась лампада. Вериги проступали у царя через полотняную рубашку.

Патриарх сел без приглашения на скамью и покачал головой. Спальня царя напоминала келью монаха, в ней не было и намека на безумную роскошь двора.

Не дело земных владык встревать в божеские произволения и диктовать указы равноапостольской церкви. Не дело! Гордыня обуяла заносчивого василевса.

Никифор, уголком глаза следя за надменным выражением лица патриарха, продолжал молиться. Он читал у владыки в душе насмешку и презрение к себе. Только он – патриарх – знал всю глубину царских грехов, о которых даже на исповеди ни тот ни другой не заикался…

Ох, ветхий старичок этот – камень на шее царя…

Как сорвавшийся с цепи, царь вдруг обернулся в сторону патриарха и, брызжа слюной, стал невнятно и торопливо поносить монахов и попов… Этих шалопаев, тунеядцев… пристрастившихся к радостям плотским и забывшим долг перед небом… и перед самою матерью-церковью. Отсюда – измены, неповиновение властям и грехи, грехи, в которых погрязла империя…

– Сколько врагов родила мне человеческая испорченность… Дьявол, овладевший их душами, окутал непроницаемой мглою их помутневший разум… Но я этого не допущу… Я… Я…

Василевс поднялся с колен и запрыгал в ярости.

Патриарх сказал тихо, утомленным голосом:

– Подозрительность земных владык, доходящая до преследования невинных, всегда плодит измену и толкает людей на поиски новых властителей, хотя бы даже и чужеземного происхождения. Посеянное царями дает всходы, по которым дела их и расцениваются…

– Не твое дело мне указывать, – оборвал его василевс. – Добродетель наша царственная, бдительность и энергия – суть опора и защита против всех бед…

Патриарх вздохнул тяжело и пронзил царя колючим взглядом, проскандировал:

– Помни, василевс: есть грех – есть и кара…

Это был жестокий намек.

Усилием воли царь подавил в себе желание оскорбить патриарха. И, приняв смиренный вид, опять стал жаловаться на измену подданных. Он намекнул патриарху на то, чтобы найти таких изменников в самых близких к владыке и прославленных иерархах. Патриарха превратить в своего агента – до этого не доходил никто.

Наступило тягостное молчание…

– Первые христиане жили в пещерах и питались акридами, – сказал царь. – Они не знали этих пышных храмов, безумных украшений и церемоний богослужения… А наши только и думают о богатстве.

Патриарх поднялся, ударил жезлом об пол и вскричал грозно:

– Ересь богумильская!.. Прокляну…

Он поднял на царя патриарший жезл, весь в рубинах и сапфирах, с тремя один за другим спускавшимися крестами и потряс им в воздухе.

Царь упал на колени и поцеловал руку патриарха…

– Прости, владыко… Грех попутал.

Царь начал молиться, а патриарх следил за ним.

Когда царь кончил молиться и сел в изнеможении, патриарх начал в тоне сухой неприязни:

– Церковь унижена. Паства обнищала. Голодные монахи, лишенные обителей, бродят по улицам, зарабатывая на пропитание милостыней. По твоей вине, по причине твоих неосмотрительных указов и сатанинских распоряжений церкви лишились имущественной опоры и хиреют. Пастыри бегут из столицы, ожесточившись. Гнев и боль эти взрастил в них ты – василевс… своими законодательными бреднями.

– Святейшество! Я тебя не учить меня позвал, а советоваться, – внутренне клокоча от гнева, сказал царь, и досадуя, что с первых же слов вступили на путь привычной вражды.

– А коли совет мой тебе нужен, вот он. Оставь заботы о земной славе, пекись больше о душе. Войны народ смучили. Вдовы неутешно плачут, сироты бегают по улицам попрошайками; деревенские здоровые парни устилают своими трупами земли азиатских чужих владений. Бряцание оружия, звон тимпанов, зов военных рогов и льстивые бесконечные похвалы придворных твоим воинским доблестям отучили уши твои слышать рыдание обиженных, а глаза твои – видеть слезы осиротевших детей и матерей, стенания убогих. Царь, ты кощунствуешь…

– Довольно! – вскричал царь, не имея больше сил сдерживаться. – Твое дело молиться о нашем спасении, а не вдаваться в дела государственного управления, в котором пастырю церкви и понимать-то воспрещено…

Чтобы скрыть искаженное гневом лицо, он повернулся к патриарху спиною. Патриарх совершенно спокойно сказал: