Князь Святослав

– Раз душевный и смиренный совет мой, на который я получил твое же соизволение, в такое приводит тебя неистовство, я умолкаю, государь.

– Я риторике не обучен. Моей наукой было воинское поле. Но я разгадываю и яд твоих намеков, и зловредность умыслов, святейшество. Да, очень хорошо разгадываю.

– И это – благо. И это уже первый шаг на пути государственной мудрости.

Никифор пуще обозлился.

– Ты – мой первый враг, я это знаю! – закричал не своим голосом василевс, весь дрожа от злобы. – Ты забыл отцов церкви, заповедовавших нам: царя бойся всей силою твоею.

– Ой, прелесть мирская. Ты излишне насытил ум сладостями книжными… Книжник, фарисей…

– Молчать! – закричал царь.

Два царских телохранителя, вынырнув из-за ширм, встали позади патриарха, не зная, что делать: персона патриарха была неприкосновенной.

Патриарх поправил старенький потертый стихарь (он вообще-то одевался скромно, только на торжественные службы надевал богатую далматику, всю вытканную евангельскими сценами, а идя во дворец, норовил одеться как можно похуже, чтобы пристыдить царедворцев), перекрестился и сказал смиренно:

– Прикажи, царь, уйти, я тебе, видать, только в тягость.

Царь непроизвольно поднял руку со сжатым кулаком. Он изуродовал бы другого за эту дерзость. Он готов был ударить и этого несгибаемого сухонького старичка, который стоял у него на пути, не бунтовал, подчиняясь церковной догме, что царь наместник Бога на земле, но и не признавал его указов и всегда и всюду подчеркивал их ошибочность… Царь готов был его прикончить на месте, по привычке драться, приобретенной на войне, но панический страх перед святостью патриарха остановил его, и он опустил руку.

– Скоро он умрет, – решил царь, опуская руку и разглядывая костистую согбенную фигуру патриарха. – Зачем я буду за него отвечать?.. Ох, поскорее бы… Он – моя мука. Ему умереть бы поскорее от болезни, дома, на печи.

Он подавил в себе злобу, подошел к патриарху, опустился на колени:

– Дражайший, владыко мой… Брат мой во Христе… благослови. Погорячился я… Сердце страждет… Одинок… Каюсь… Прости меня, святейшество, многогрешного. Одинок… Ох как одинок… Никто этому не поверит.

Не выражая ни удивления, ни довольства, патриарх привычным жестом благословил его. И пошел по палатам к выходу, глядя в землю и заставляя встречающихся на пути сановников торопливо отскакивать и в безмолвном изумлении провожать умиленными глазами его тощую фигурку.

А царь после ухода патриарха впал в еще большее беспокойство. Он упал на колени и долго просил Бога отпустить ему грехи: за пристрастие к женской красоте, за дурные помыслы против владыки церкви. Только к утру совершенно измученным и обессиленным он упал на ложе.

С этих пор царь пытался разгадать свою судьбу и окружил себя всякого рода знахарями, гадателями, юродивыми, которыми кишел Константинополь. И атмосфера двора изменилась. Взвинченные беспокойством царя, ябедники, наговорщики, клеветники распложались, как грибы, и распаляли атмосферу нервозности. Ни о чем не решались говорить на улицах, кроме покупок и погоды. За вольную шутку, неосторожное слово, намек – таких ослепляли, сажали на кол, отрезали язык.

Истомленный усердной молитвой, царь стал в гаданьях искать предсказаний судьбы. Тогда и дома знати переполнились знахарями, гадателями, и ворожба о судьбах царя и империи приняла характер мании. И во дворе, и в семьях сановников обзавелись гадательными «оракулами», «сонниками», теми книгами, которые содержали формулы колдовства и которых в стране было великое множество.

«Соломоновы заклинания» так вздорожали и таким пользовались огромным спросом, что переписчики не успевали их изготовлять и разбогатели. Страх заразителен. Множились подражатели подражателям. Склонные к дрязгам, кляузам, пересудам, толкам, к суеверию, византийцы в ту пору превзошли самих себя. Царедворцы с утра совместно разгадывали сны, пытались проникнуть в смысл туманной символики Апокалипсиса, в смысл имен, потому что в одной из книг записано, что в зависимости от того, с какой буквы начиналось имя, можно угадать судьбу лица. И почти все находили роковым окончание имени Святослава и начало имени Калокира. Имя Калокира было у всех на языке, но не выговаривалось иначе как шепотом и иносказательно: «Сатаниил», «Антихрист» и т. п. Под этим именем проклинался Калокир в церквах, упоминался в официальных речах. Самые ближайшие к царю царедворцы не спали ночей, гадая, какую же занимать позицию в отношении потерявшего голову василевса, и изощрялись в догадках, в случае переворота, на чью же сторону переметнуться.

Пожалуй, один только паракимонен Василий, всегда спокойный, больше всех знал о роковом стечении обстоятельств и давно уже следил, куда клонится чаша судьбы грозного Никифора, и прикидывал, кто же вскоре сменит его. Но единственный конкурент Никифора, блестящий Цимисхий, пока ничего не предпринимал. Стало быть, Никифор еще на троне, и пока надо ему служить.