Князь тумана

— Слушайте же, сейчас пойдет самое главное! — начала она то, к чему клонила с самого начала. — У нас была кормилица-лужичанка [42]. Все берлинцы держат таких кормилиц из Шпреевальда, хотя, разумеется, я сама выкормила Александра. Даже эти шпреевальдские наряды мне не нравились. Не люблю ряженую прислугу! Черное платье и белый передник — вот и все, что, по-моему, требуется. Колыбель Александра стояла подле моей кровати. (Значит, все-таки младенец не был совсем один в Берлине. Интересно, была ли кровать супружеской? Этот вопрос по-прежнему оставался непроясненным.) Однажды ночью я просыпаюсь, заглядываю в колыбель и в свете месяца вижу пустую подушку. Я вскакиваю с постели, бреду в потемках по квартире. Кухонная дверь приоткрыта. Из кухни виден свет. На кухне были антресоли. Там спали кормилица и служанка. Спали они там! Как бы не так! — При этих словах она незаметно для себя перешла на берлинский диалект, хотя обыкновенно умело его скрывала. — Посреди кухни находилась плита, которая топилась углем. Хотя стояла ночь, в плите горел огонь, конфорки с нее были сняты, и над нею полыхали языки пламени. А вокруг плиты ходила с Александром на руках кормилица в ночной рубашке, за нею дурочка служанка, тоже из шпреевальдских лужичан. Они трижды обошли вокруг плиты. Затем служанка спросила: "Кого ты несешь?" А кормилица ей отвечает: "Рысь несу, несу лису и зайца несу, а заяц спит". Я, право, не суеверна, но тут безошибочное чувство подсказывает мне, что Александра тогда заколдовали. Как вы думаете?

Лернер растерялся:

— Ну, чтобы заколдовали, это, наверное, слишком! Но как послушаешь, действительно становится как-то не по себе.

31. Белый ад

Риторика разработала целое искусство перехода, когда слушателя подводят от одной теме к другой по изящным и удобным лесенкам. Госпожа Ганхауз владела этим искусством (да и какими только искусствами она не владела!), однако только при необходимости прибегала к его помощи. Ведь не всегда тебе выгодно постепенно подводить слушателя к перемене темы, дав тем самым ему время подготовиться. Зная, что последует дальше, люди обыкновенно встречают новость во всеоружии. Лернер мысленно еще находился в кухне лужицкой ведьмы, когда госпожа Ганхауз сказала:

— Кстати, мне кажется, что нам было бы разумнее всего заранее обсуждать вместе шаги, которые мы хотим предпринять. Дело в том, что с "Фирмой Эверс" и с господином Вольфгангом Гедертсом у меня уже были начаты переговоры. — И в ответ на недоуменное выражение Лернера продолжила: — Я имею в виду оферту Корса. Я знаю, что вы не собирались ничего от меня скрывать, но в сверхосторожных коммерческих кругах это производит невыгодное впечатление, когда представители одной компании по отдельности обращаются к ним по одному и тому же вопросу.

И как только она вызнала про оферту Корса?

— Через фирму Э. Мейера в Любеке, — бросила она небрежно, словно бы в объяснение. — Я понимаю, зачем вы это затеяли. Как было бы хорошо не зависеть от Шолто! И вы молодец, что провели подготовку для решающего удара, который освободил бы нас от него. Но теперь все несколько усложнилось. Надеюсь, это не дошло до ушей Шолто.

Ну что ж! Скоро это выяснится. А сейчас нужно спешить. Шолто вызывает их в Висбаден.

Госпожа Ганхауз водрузила на голову свою широченную, как тележное колесо, шляпу и закрепила ее полуметровой заколкой. Лернер не уставал поражаться тому, как скреплялись отдельные детали наряда, совокупность которых делала ее столь импозантной. Хлопоты сборов поглотили все остальное: страдания, вызванные утратой Ильзы, возмущение поступками Александра, досаду на неудачу с Корсом и смущение перед госпожой Ганхауз.

Лифт так и не пришел. Они направились к лестнице и поплыли (как это правильнее всего было бы сказать в отношении госпожи Ганхауз) вниз: впереди она, а в кильватере попавший в поднятую ею волну пляшущих в солнечном луче пылинок Лернер. Но на последней площадке он вдруг остановился и схватил госпожу Ганхауз за облаченный в коричневый шелк локоть. У стойки администратора, поджидая дежурного, который скрылся за дверцей соседней комнаты, стоял человек с бакенбардами, в твидовом дорожном костюме и светло-сером котелке. Посетитель стоял без движения и только пальцами левой руки барабанил по стойке.