Князь Владимир — создатель единой Руси

На рубеже VIII–IX вв. перед правящей верхушкой Хазарского каганата с особой остротой встал вопрос о государственной религии. Каждый из двух могущественных соседей Хазарии пытался навязать ей свою веру: Византия действовала через крымские епископии, Багдадский Халифат посылал на Северный Кавказ свои армии. Стремясь обеспечить себе культурную и политическую независимость, хазары выбрали третью религию — иудаизм.

Евреи издавна составляли заметную прослойку населения в Хазарском каганате. Они занимались здесь тем же, чем и всюду, — торговлей и финансовыми спекуляциями. Их вклад в экономический рост Хазарии был весьма велик. Кроме того, раввины и отдельные представители еврейского купечества, как люди грамотные и бывалые, часто привлекались ко двору кагана для исполнения различных государственных поручений.

Поборники независимости в поисках религиозно-идеологического символа суверенитета Хазарии остановились на звезде Давида. Иудаизм стал для них религией, которая обеспечивала хазарам вхождение в круг средневековых цивилизаций и вместе с тем самостоятельное положение между Византией и Халифатом. Основатель иудейской династии хазарских беков носил имя Обадия.

Хазары в большинстве своем обратились по примеру знати в иудаизм. Но кроме хазар, в Каганате проживало еще 25 народов, многие из которых исповедовали ислам. В городах значительным влиянием пользовались христианские общины. Поэтому религиозная реформа Обадии вызвала открытое недовольство. В начале IX в. в Хазарии вспыхнула гражданская война. Противники иудаизма призвали на помощь мадьяр, бек противопоставил им печенежские сабли.

Хазарская смута длилась почти два десятка лет, пока печенегам не удалось оттеснить мадьяр к низовьям Днепра. Византийский император Константин Багрянородный с лаконичностью государственного человека записал ее последствия: правительство одержало победу; побежденные бежали к мадьярам; все, кто не убежал, перебиты. Мятеж был подавлен дорогой ценой. Значительная часть собственно хазарского населения была истреблена, и власть бека, фактически полностью отстранившего кагана от дел, могла теперь опереться только на наемников — печенегов и торков.

Поэтому, когда древняя Русь выступила на историческую сцену, ей оставалось только добить ослабленного врага.

В исторической литературе отношения Руси и Хазарии часто бывают представлены таким образом, что Хазария будто бы только и делала, что совершала набеги на мирных киевских пахарей. Характерен пример Л. Гумилева, который превратил Хазарский каганат чуть ли не в средоточие мирового зла. Но археология и письменные источники свидетельствуют об обратном. Хазары не были жестокими степными хищниками. Соседство с Хазарией способствовало развитию экономики восточных славян, благодаря притоку из каганата арабского серебра. Вятичи, например, настолько свыклись с властью Каганата, что князю Святославу удалось заставить их сменить хазарское подданство на киевское только при помощи военной силы.

А страдающей стороной, скорее, была Хазария. Например, хазарский царь начала Х в. Иосиф ставил себе в заслугу, что, «ежечасно» отбиваясь от русов, не позволяет им прорываться в Каспийское море.

Последний год правления княгини Ольги был отмечен грандиозным походом Русской земли в самое сердце Хазарии. Война началась на средней Волге и закончилась на Каспии. Все немногие сведения об этом победоносном прорыве русских дружин исходят от стороннего наблюдателя — арабского путешественника и писателя Ибн Хаукаля. В 969 г. он проезжал по южным областям Прикаспия, где повстречал многочисленных беженцев из Хазарии. По их словам, все Поволжье и столица Хазарии Итиль подверглись страшному разгрому.

Обычно этот поход приписывают князю Святославу. Однако он в это время воевал с византийцами в Болгарии, так что смертельный удар Хазарии нанес, по всей видимости, один из воевод княгини Ольги.

С этого времени Хазарский каганат был низведен на последнюю степень ничтожества. Это было уже государство-призрак, едва контролирующее узкую степную полосу между нижней Волгой и Таманью. Его сильно поредевшее население ютилось в полуразрушенных городах, где еще сохранялось какое-то подобие стабильности.