Князь-волхв

И полонянин вновь удивил. Чёрный бесермен дёрнулся — резко, сильно. Немыслимым образом вывернул суставы, сдирая кожу и собственной кровью смачивая тугие узлы. Выскользнул из пут. И вот уже свободна одна рука, а вот — и вторая. Вырваны из петель ноги. Верёвки падают на пол. Пленник привстаёт, готовясь к прыжку…

— У-у-у, крысий потрох! — Тимофей отбросил суму и схватился за меч, не зная ещё, рубить ли треклятого бесермена насмерть или вновь попытаться скрутить.

Бельгутай тоже поднял саблю.

Но князь-волхв опередил их обоих. Угрим всего лишь повёл ладонью по воздуху и…

Испуганно заржала, шарахнувшись в сторону, лошадка Бельгутая.

Тимофей тоже невольно отшатнулся назад, когда из сводчатого потолка прямо над головой пленника, вдруг выдвинулся каменный зуб. Миг — и зуб этот с сухим хрустом прикусил тёмную фигуру, Однако серая шершавая масса не смяла человека в лепёшку, а лишь прижала его к полу. Растёкшиеся, будто расплавленный воск, глыбы охватили руки, ноги и бока полонянина, облекая того в тесную каменную клеть.

Из бугрящихся валунов осталась торчать только голова. Лицо пленника побагровело, налилось кровью — то ли от тяжести, навалившейся снаружи, то ли от бессильной злобы, распирающей изнутри. На князя и Тимофея смотрели узкие ненавидящие глаза.

Смотреть и испепелять взглядом — вот, собственно, и всё, что оставалось теперь замурованному заживо бесермену. Даже шевельнуть пальцем было не в его власти. Колдовские оковы из камня — это не верёвки. Из таких оков не выскользнешь.

Впрочем, не только полонянин лишился возможности двигаться. Застывший от изумления Бельгутай тоже был сейчас подобен каменному столбу. Да и сам Тимофей чувствовал себя так, будто его со всех сторон обложили неподъёмными валунами: ни вздохнуть, ни пошевелиться.

Дела! Ничего подобного от своего князя он не ожидал. И не догадывался даже, что Угриму по силам этакое.

— Ну? И чего пялишься, как на диво-дивное? — недовольно окликнул его Угрим.

Тимофей с трудом сглотнул вставший поперёк горла ком. А разве нет? Разве не диво? Не дивное, разве?

— Так… это… того… — прохрипел он. — Не знал я, княже, что ты на такое способен!

Горбатый волхв усмехнулся.

— Не каждому в этом мире ведом предел своих собственных возможностей, а уж чужих — и подавно. Ладно, хватит глазами хлопать. Показывай, что в суме.

Тимофей поднял с пола бесерменскую котомку, взрезал мечом ремешки. Раскрыл. Под плотной чёрной тканью обнаружилось…

Больше всего ЭТО походило на гранёное яйцо, высеченное из чистейшего хрусталя. Большое яйцо — с человеческую голову в шеломе. Гладкая, переливающаяся в факельном свете, оболочка — помечена странными письменами. А внутри… Да, всё верно, внутри, под толстой, бесцветно-льдистой коркой, вмурована ЧЁРНАЯ КОСТЬ, обтянутая тёмной потрескавшейся кожей…

Это была невероятно усохшая рука, согнутая в локте. Настолько маленькая, что её можно было бы принять за руку младенца, если бы не тонкие и длинные, очень длинные пальцы вместо обычных пухлых детских коротышей. Из скрюченных по-стариковски перстов торчали ногти, напоминавшие когти хищного зверя. Рука была срезана у самого плеча, причём срезана аккуратно и ровно: на кости не видать ни щербинки, ни скола.

— Это добыча Великого хана! — Бельгутай вдруг решительно шагнул вперёд. Обнажённая сабля нойона хищно поблёскивала в факельных огнях.

Ищерский князь окинул степняка тяжёлым взглядом. Понял ли Угрим сказанное по-татарски, нет ли? Скорее всего, нет. Хотя, как знать… Тимофей никогда не ведал, где пределы понимания проницательного князя-волхва.

Угрим, не удостоив Бельгутая ответным словом, повернулся к Тимофею.

— Так, говоришь, это ханский посол?

— Он самый, — кивнул Тимофей. — Хан направил его к Феодорлиху, а теперь…

— Теперь он останется здесь, — перебил Угрим. — В качестве гостя…

— Это добыча хана! — не унимался Бельгутай. С саблей наголо нойон подступал к ним. И к суме чёрного бесермена.

— Или в качестве пленника, — весомо, спокойно и холодно добавил Угрим.

— Но, княже!.. — Тимофей растерянно посмотрел на Угрима. — Негоже это удерживать силой чужих послов.

— Он многое видел, и многое знает, Тимофей. Его отпускать нельзя. Сейчас, во всяком случае.

— Но ведь хан вроде как наш союзник… — вновь осмелился вставить слово Тимофей.

— И я хочу, чтобы он оставался союзником впредь, — отрезал князь-волхв. — Столько времени, сколько это нужно. Объясни послу, что у него нет выбора. Если будет противиться — умрёт.

— Но…

— Не спорь! — гневно сверкнул очами Угрим. — Не иди против княжьей воли!

Тимофей вздохнул. Негромко, отведя глаза в сторону, произнёс по-татарски:

— Бельгутай, тебе придётся задержаться.

Добавил поспешно, словно оправдываясь:

— Князь приказал.

Узкие глаза степняка вовсе превратились в злые щёлки, ноздри, наоборот, гневливо расширились.

— Бельгутай, мне самому всё это не по нраву, но князь…

— Я не подчиняюсь приказам твоего коназа-шамана, Тумфи! — вскинул голову нойон. — Я не подчиняюсь прочим уруским коназам. Я посол Великого хана и выполняю только его волю. Я должен вернуться в ставку Огадая. И я отвезу ему это.