Княжья доля

— Перед тобой целый князь сидит, а ты с ним, как с собственным брательником — дай хлебнуть, и все тут. В разговоры мои влезаешь, не спросив разрешения. Ты ж весь мой авторитет губишь на корню.

— А-а, — разочарованно протянул Славка, убрав руку. — Вон ты о чем. Ну, во-первых, сейчас никого нет и стесняться некого...

Это было правдой. Они настолько отстали от дружинников, что те уже скрылись в лесу, норовя побыстрей укрыться от палящего солнца в густой дубраве, а их возок лошади и вовсе, почуяв, что спешить некуда и никто и не подхлестывает, тащили еле-еле, давно перейдя на спокойный неторопливый шаг.

— А во-вторых, если уж тебе так покомандовать зaxoтелось, то ради бога. Флаг тебе в руки и барабан на шею. — Он хмыкнул и хмуро сплюнул, попав на круп бедной коняги, которая, решив, что это сел очередной овод, тут же торопливо размазала на себе Славкину слюну пышным хвостом.

Нагнувшись, Вячеслав подхватил вожжи и со злости хлестнул ими лошадей, отчего они мигом прибавили ходу.

— Ничего-то ты не понял, — вздохнул Константин. От резкого рывка его повалило прямо на полсть, и часть содержимого баклажки выплеснулась на белую рубаху, распространяя вокруг приятный медово-хмельной аромат и расползаясь на белом полотне некрасивым желтым пятном. — Ну вот, и меня медом залил, — добавил он укоризненно.

Вячеслав гневно повернулся, некоторое время молча смотрел на спокойное лицо Константина, после чего, не выдержав окончательно, в бешенстве остановил лошадей и, спрыгнув с возка, бухнулся перед князем на колени, склонив голову до земли.

— Прости, княже, раба своего верного, — заголосил он дурашливо. — Только покидает он тебя совсем, ибо служить он рад, а вот прислуживаться ему тошно. Прощевай, князюшко.

После чего он резко вскочил и направился назад, держа путь по свежей колее.

— Стой! — крикнул ему вслед Константин, но тот даже не обернулся, гордо шествуя по проселочной дороге. — Стой! — еще раз попытался он остановить нового друга и, видя, что все безрезультатно, морщась от резких движений, кое-как перевалился через край возка и бросился вдогонку. Но едва он прошел с десяток метров, как раненая нога непослушно подвернулась, и Константин со стоном грянулся о землю.

«Хорошо еще, что в траву угодил», — подумал он при этом, но боль в ноге была настолько резкой — видать, при падении он вновь потревожил рану, — что Косте уже больше ничего хорошего на ум не приходило.

Он осторожно повернулся на другой бок, выждав несколько секунд, оперся на руки, пытаясь встать и изначально настраиваясь на сильную боль, но поднялся на удивление легко, осторожно и бережно придерживаемый сильными руками Вячеслава.

— За меня, за меня держись. Ничего, сейчас дойдем, — обеспокоенно вглядываясь в искаженное от боли лицо Кости, бормотал тот. Они медленно добрели до возка. Вячеслав, бормоча на ходу, что, мол, ни на минуту оставить одного нельзя, обязательно найдет приключений на свою княжескую задницу, помог улечься поудобнее на застилавшие дно звериные шкуры и, помявшись немного, нерешительно буркнул: — Ну, все вроде. Тогда я пойду, пожалуй?

— А отвезти как же? Или так и оставишь одного? Я ведь и до вожжей не дотянусь, — возмутился Константин.

— Тьфу ты, — ругнулся Славка. — Как дите малое, честное слово. — И полез на козлы.

Едва он тронул лошадей с места — до леса оставалось всего ничего, — как Константин удивленно охнул.

— Ну, чего еще? — буркнул Слава, не оборачиваясь. — Потерпи малость. Сейчас в тенек заедем.

Едва возок въехал в спасительную тень первых молоденьких дубков, как он вновь остановил лошадей и, хмурясь, повернулся назад. Ему было слегка не по себе за нелепую вспышку ярости, произошедшую по целому ряду причин. Тут и скверное самочувствие, и палящее солнце, и настороженное, ревнивое отношение к нему приближенных Константина, граничащее с открытой неприязнью, да еще и сам новоиспеченный князь вздумал учить хорошим манерам.

«Поневоле взбесишься, когда все сразу навалится», — пытался он найти себе хоть какое-то оправдание, но отчетливо понимал, что обидел Костю напрасно, и от этого еще больше мучился, не зная, как теперь вести себя с ним, поскольку извиниться гордость не позволяла, а держаться как ни в чем не бывало тоже нельзя. Надо было объясниться, и он твердо вознамерился это сделать, но вместо этого оторопело уставился на смущенно улыбавшегося Константина, на баклажку в его руке и на очередное мокрое пятно, медленно расползавшееся по княжеским штанам.

— Вот, — виновато показал Костя, хотя и так все было видно. — Недоглядели мы с тобой, когда я садился, а она, оказывается, уже вылилась, и мы, в смысле я, прямо на эту лужу и... Допей, а. — Он протянул баклажку Вячеславу. — А то я чувствую, что и остальное все вылью на себя. Видать, не судьба мне из нее...