Княжич

С шумом выпрямились березы. Первая желтая листва с них посыпалась.

Кровь человеческая брызнула навстречу восходящему солнцу.

— Слава Даждьбогу! — в один голос вскричали древляне.

— Да будет так… — сказал Гостомысл, простирая руки к лику Даждьбогову.

Не прав был отец. Не так все надо было делать. Не понимал он тогда, что, если бы жив остался Ингварь, земле Древлянской не хуже, а лучше бы было. Не понимал.

Да и я это много позже понял. А тогда я, как и все. Тогда я на стороне отца был.

Жажда ему глаза застила. Жажда мести за смерть любимой своей. Лишь смертью обидчика он насытиться мог. И насытился. И задержал время. Только не надолго…

Ведь время, что вода. Его в кулаке не удержишь…

А Ингварь…

Так он и умер…

Спокойно…

Достойно казнь принял.

Никогда больше в Древлянской земле Ингваря дурным словом не поминали. Смертью своей он вину перед внуками Даждьбога с себя снял.

Может, и вправду он сейчас в Светлом Ирии. Рядом с матушкой своей. Простил он ее за то, что на свет этот родила. За то, что нежданный он был, нежеланный. И за то, что она его не любила, тоже простил. Ведь сам он любил ее, даже не осознавая этого. А если любишь, то все простить можно…

Глава седьмая НЕВЕСТЫ [147]

18 сентября 945 г.

На Киев наползал теплый осенний вечер.

Ольга сидела в горнице. Она примостилась на низком стульчике у окошка. Перед ней на невысоком столике лежало рукоделие.

В пяльцы был зажат ворот новой рубашки, и Ольга старательно вышивала на нем красными нитками маленькие обереги.

«Вернется Игорь, — думала она, — вот ему и обнова будет».

А за окном разоралось воронье. Молодые слетки встали на крыло, и стая кружила над Киевом.

— Эка черные раскаркались, — зевнув, сказала Дарена. — Грают, словно беду кличут…

Дарена была сенной девкой в тереме кагана Киевского. Она жила при Ольге уже пятый год. Ее взяли в услужение за долги отца, коваля[148] Любояра, когда у кагана родился сын.

Девушка была расторопной и сообразительной, за что Ольга любила ее и доверяла ей пригляд за Святославом. Вот и сейчас они с мальчиком были здесь.

Ольга оторвалась от рукоделия и выглянула в оконце.

Воронья стая, беспрерывно горлопаня, кружила над теремом.

— Эй, Тудор! — крикнула Ольга стражнику, который, оперевшись на копье, придремал у городских ворот.

— А? Что?! Кто там? — внезапно разбуженный, Тудор никак не мог сообразить, что его разбудило.

— Я это. Я, — улыбнулась Ольга.

— Да. — Стражник окончательно проснулся. — Что случилось, госпожа?

— Ничего не случилось, — сказала Ольга. — Видишь, воронья сколько? Ты бы их прогнал, Тудор. Как бы беду не накаркали. Пугани их, что ли…

— Не могу, госпожа, — ответил варяг, — нельзя мне от ворот отлучаться. Я лучше воеводе скажу, как увижу, пусть пошлет на крышу кого-нибудь.

«Ну вот, — подумала Ольга, — без Свенельда даже ворон пугнуть не могут», — а вслух сказала:

— Ладно уж, спи дальше.

Она собралась взяться за вышивание, но снова отвлеклась — пока разговаривала со стражником, Святослав расшалился.

Мальчишка стал бегать по горнице за котенком. Старался его поймать. Котенку это не нравилось. Он шипел и пытался улизнуть от мальчишки. Но тот проворно схватил его своими цепкими ручонками и начал засовывать ему в рот большущий кус хлеба. Котенку это совсем не понравилось. Он выпустил свои острые коготки, царапнул Святослава по руке и, оказавшись на свободе, опрометью кинулся вон.

Святослав заревел.

Ольга подхватила сына на руки. Укоризненно посмотрела на сенную девку: как же, мол, недоглядела — и принялась успокаивать мальчонку:

— Ну, чего ты?

— Я ему поесть… а он, — сквозь слезы жаловался малыш. — Вот смотли, мама… байт, — и он протянул Ольге оцарапанную ручонку.

Мать поцеловала ранку.

— Ну? — посмотрела она на сына. — Теперь не болит?

— Не байт, — сказал Святослав серьезно, а потом показал пальчиком на свою щечку и добавил: — Зесь байт.

Ольга улыбнулась, поцеловала сына в мокрую от слез щеку:

— А теперь?

— Тепей не байт.

— Ну и хорошо. — Ольга вытерла слезы мальчику и опустила его на пол. — Беги к себе да смотри не плачь. Нельзя будущему кагану плакать. Узнают про то враги и скажут, что на Руси каган плакса.