Княжич, князь

На верхней площадке красного крыльца стояли три резных кресла мореного дуба. Княжий писарь ссыпал на стоящий подле них высокий поставец шуршащий ворох грамот и грамоток, расправил их торопливо, прижал краешком шкатулки с письменными принадлежностями. Подал знак в сторону распахнутых дверей. Оттуда с большим достоинством выступил сотник в легком доспехе поверх алой праздничной рубахи; прищурясь, окинул взором из-под руки враз притихший люд, неспешно осмотрелся вокруг.

В крыльях крытой галерейки по обе стороны от входа чинно томились княжичи вместе со старшими дворовыми и домашними. С ее внешней стороны внизу покачивались, поблескивая на солнце, две цепочки шеломов. Сотник удовлетворенно кивнул и, приосанившись, занял свое место за спинкой одного из кресел. Рядом с ним быстро и тихо появились Илия с Иовом. За третьим креслом, сложив руки на груди, встал русый средовек в двойной долгополой рубахе.

– А мне где быть? – шепотом спросил Кирилл в спину келейника.

– Воля твоя, только держись поближе, – ответил он, не оборачиваясь. – Там у стены столец для тебя приготовлен – после и присесть сможешь.

Князь Стерх, отец Варнава и представитель белокриницких Старейшин вышли вместе, вместе же поклонились поясно и опустились в кресла. Толпа всколыхнулась, отреагировала почтительным гудением.

Сотник вскинул руку – кольчужные кольца на рукаве отозвались звенящим шелестом – и прокричал:

– Княжий суд!

– Княжий суд! – подхватил зычно и протяжно писарь. – А коли в оном правды кто не сыщет, тот волен искать ее в суде Великого Князя Дороградского! Выше которого есть лишь Суд Божий!

Он вытащил из-под ларца верхнюю грамотку и повернулся в сторону кресел. Князь Стерх коротко кивнул.

– Жалоба от крестьян деревень Каменка и Медоборы на воеводу Великокняжеского Креслава! – громко и распевно возгласил писарь, косясь в свиток. – А в вину ему вменяется, что означенный воевода, посланный Государем для надзора за устроением Его, Государевой дороги, урон немалый землям общинным наносит, хлебопашцев же и княжьих, и вольных вводит в разорение беззаконное…

Князь Стерх протянул ладонь, в которую писарь тут же вложил грамотку.

– Выборные челобитчики и ответчик здесь ли? – спросил князь, щурясь на кривые строки.

Из ближнего ряда шагнул вперед рыжеволосый бородач в наброшенной на плечи негнущейся ферязи из темно-вишневой тафты с шитыми золотом дивными птицами. Писарь уронил перо и распахнул на них глаза в немом восхищении.

– Великого Князя Дороградского воевода Креслав! – прижав руку к груди, ответчик поклонился степенно; длинные праздные рукава мотнулись, обмахнули куньей опушкой обшлагов каменные плиты двора.

Чуть поодаль протиснулись сквозь толпу двое крестьян в выходных беленых рубахах и портах. Скованно, не в лад согнувшись в поясе, переглянулись:

– Выборные мы от схода. Я, стало быть, староста медоборский Твердин.

– Своята-бортник имя мое.

– И слушаем вас, добрые люди, – подбодрил князь Стерх, видя их робость.

Челобитчики опять переглянулись:

– Так это… князюшко… В грамотке-то все как есть доподлинно прописано да сходом одобрено. Нам нипочем и не повторить-то столь же складно.

– А складно и не надобно – не былинники вы. Бумага бумагою, а обвинениям да оправданиям изустными быть надлежит. Впервые на суде-то?

Выборные закивали.

– Вот и ладно, – он опять побежал глазами по наползающим друг на дружку строчкам жалобы. – Да вы сказывайте, сказывайте несмутительно. Уж как умеете.

– Так это… Дорога-то, стало быть, – староста покосился на воеводу – и по выпасам общинным прошла, и по наделам, огороды опять же… Почитай, десятка полтора семейств в обиде. К тому ж в работники к себе воевода…

– Погоди, старосто, не всё враз. Государев воевода Креслав! – названный встрепенулся. – Помнится, предоставлял ты мне на бумаге предварительное начертание хода дороги сей. А уходили под нее оговоренные пустоши каменистые да прочие неудобия, на что я согласие дал с поставлением имени своего да приложением печати. Подтверди либо опровергни: была ли таковая бумага?

– Была и есть, княже, только не при мне она сейчас. Велишь доставить?

– Не вижу нужды. Все одно не по ней ведешь, а по прихоти своей.

Воевода выпрямился, изменяясь в лице:

– То не прихоть моя, княже, и не искание выгоды себе. Да, сократил я путь, обрезавши петли да повороты ненужные – на целых шесть стрел поменее вышло в иных местах супротив замысла начального. Но ведь я не какой-нибудь гостинец купеческий обустраиваю, а дорогу Государеву. О деле радею, о деле да благе державном! И о казне! Или желаешь сказать, что разницу в деньгах я в свою мошну кладу?

– Об этом никто, кроме тебя самого, речей не заводил. Остынь, воеводо, пока границ не заступил ненароком, – проговорил князь Стерх прежним ровным голосом. – Мыслю, осведомить меня о переменах своих самочинных ты собирался лишь после сделанного – вроде как подарок-неждан готовил. Потешить князя. По завершении трудов твоих на моих землях в отписном листе Государю о том упомянуто будет непременно.

Креслав потемнел лицом, однако смолчал и склонил голову с видимым усилием.