Княжна Голицына – принцесса моды

Министр Аквароне встретился с моей мамой и разразился упреками: «Только не говори мне, что ты и Ирина до сих пор имеете нансеновский паспорт! Ты отдаешь себе отчет в том, что тебя в любой момент могут поместить в концентрационный лагерь?» Нина не хотела идти на этот шаг: «Как, я должна отречься от моей страны?» Он заявил, что это необходимо сделать, хотя бы для моего блага. Он помог получить нам итальянское гражданство, но для мамы это было поводом для страданий, ей казалось, что тем самым она предает свою страну. В те дни с ней об этом лучше было и не заговаривать, настолько она была расстроена.

Немецкая оккупация длилась девять месяцев. Внешне город жил нормально. Ходили трамваи, по улицам ездили экипажи, магазины были открыты, люди собирались в кафе, женщины возвращались с рынка с корзинами, полными зелени. Но в воздухе ощущалось невидимое напряжение, ожидание битвы за освобождение Рима от оккупации.

Я продолжала работу по переводу фильмов. Я запомнила из того периода отчаянную стрельбу в нашем квартале и страх, который испытала, возвращаясь домой. Моя неаполитанская подруга Марлизе Карафа жила одна около аэропорта Урбе, на окраине, где было опаснее, чем в центре. Я пригласила ее пожить у нас, особенно на время бомбардировок.

В Риме с немцами было заключено соглашение. Однако трамваи и автобусы не ходили, а городские службы и комиссариаты были закрыты. На улицах можно было слышать выстрелы, по городу бродили группы солдат. Люди стояли в очередях перед магазинами, иногда проходил слух, что Муссолини умер. Правдивые новости смешивались с ложными, надежды – с реальностью. 18 сентября Муссолини выступил по радио Монако, и многие подумали, что это не он сам, а кто-то подражает его голосу. Немцы начали охоту на людей, сгоняя их на работы, людей брали в кафе, кинотеатрах, отбирали наиболее крепких.

Однажды мне позвонили от сестер Фонтана. После знаменитого бала, где я дебютировала, многие мои подруги стали им заказывать платья. В то утро они позвали меня обсудить объявление о том, что на улице Лигурия сдается трехэтажная вилла, почти на углу улицы Венето, вилла, принадлежавшая князю Орсини. Там находилась корпорация фашистов, которая съехала, как только их дела приняли дурной оборот. Сестры Фонтана могли бы снять виллу за небольшую сумму, всего шесть тысяч лир в месяц, но они боялись риска, хотели, чтобы им посоветовали, как лучше использовать помещения, организовать работу, распространить рекламу среди клиентов. Мне предлагали таким образом работу по «пиару», профессию, которая тогда еще официально не существовала.

Правда ли, что моя страсть к нарядам может, наконец, приобрести практический смысл? Даже не верилось. Когда я радостно объявила об этом маме, то получила ледяной ответ: «Чего ради ты станешь что-то там делать с твоим образованием?» Я пыталась объяснить ей мою постоянную любовь к миру моды, которая побуждала меня проводить часы над альбомами моделей, мою мечту превратить увлечение в профессию, чтобы, наконец, попутешествовать по миру или попросту дать выход своим фантазиям. Нину я не убедила, но решила действовать по-своему.

Оставив свое занятие переводами фильмов, я предстала перед сестрами Фонтана. Сразу же от меня понадобился совет: не сдать ли в аренду один из этажей виллы Анне Маньяни? Я сумела разубедить сестер, аргументируя тем, что в этом случае дворец будет заполнен людьми, не имеющими ничего общего с нашим делом. Виллу мы разделили на три сектора, на верхнем этаже поселятся портнихи, на втором будут мастерские, а внизу – примерочные комнаты и залы для вернисажей.

В последующие два года, однако, работы почти не оказалось. Светская жизнь затихла в связи с введением комендантского часа, который действовал с 11 часов вечера и до утра.

В крупнейших итальянских городах, таких как Милан, Турин, Болонья, Флоренция, Рим, да и в менее крупных центрах, после того как объявлялся комендантский час – мера немецкого командования против партизан – никто не имел права выходить наружу, даже появляться на балконе собственного дома. Улицы пустели, звуки становились едва слышимы, словно заглушенные напряженностью, густой, как туман. Раздавались только чеканные шаги патрулей, выкрики приказов на немецком языке, грохот проехавшего грузовика. Иногда звук выстрела, пулеметная очередь. А внутри домов – опущенные занавески, шепот, радио, включенное на минимальную громкость, дрожащий свет зажженных свечей.