Княжна на продажу. Как дочерей русских государей меняли на мир и новые земли

Мария Николаевна, старшая дочь императора, имела домашнее прозвище Мэри. Так ее называли сестры, так о ней напишет в мемуарах великая княжна Ольга. Положение Мэри всегда было чуть особенным. Когда началась русско-турецкая война и государь отбыл на юг, Александра Федоровна переселилась в Одессу, чтобы оказаться поближе к мужу. Из всех детей она взяла с собой только Мэри. Престолонаследник оставался под бдительным надзором бабушки[72] и воспитательниц, равно как и все остальные, младшие дети. В 1834 году в берлинской поездке Александра Федоровна тоже попросила сопровождать ее одну лишь Мэри. Прочие великие княжны и князья были поручены князю Александру Голицыну и княгине Ливен.

Вернувшись домой в ноябре, Мэри сразу обрела собственную квартиру в Зимнем дворце. «Покинула наш флигель и переехала поблизости к Саше (старшему брату. – Прим. авт.), – сообщала Ольга Павловна. – В Берлине с ней обращались как со взрослой, ввиду того что там принцессы в пятнадцать лет… переходят из рук воспитательниц в руки придворных дам… Мэри похорошела, бабочка выпорхнула из кокона».

Она могла быть резкой, и сестра отмечала, что Мэри нередко подвергала ее насмешкам. И в то же время в Мэри отмечали редкостное жизнелюбие, безрассудство и частую смену настроений: от мягкости – к жесткости, от капризов – к воплощенной кротости.

«Забегая немного вперед, берусь разъяснить натуру Мэри. Когда в 1866 году вспыхнула война между Северной и Южной Германией, нам было предназначено держаться Австрии. Тут я получаю от Мэри письмо, полное упреков, в котором она обвиняла меня в том, что я отрекаюсь от Родины. Мама, что я вероломна… задела и обидела, как только можно. Я ответила, что наши мнения и взгляды… разные и что лучше было бы это не затрагивать, пока длится война. Это было в июне. В августе был заключен мир и подтверждены наши тайные договоры с Россией. В это время я должна была… поехать в Остенде. В один прекрасный день… дверь распахнулась, и – Мэри ворвалась в комнату и в слезах бросилась мне на шею: „Прости меня, Олли! Я прямо из Петербурга, чтобы обнять тебя“. Как можно было ее не любить?»[73]

Отец души в ней не чаял и, глядя на распустившийся цветок, не особенно старался форсировать брачный вопрос. Все сложилось само собой – в 1837 году в Баварии великая княжна Мэри познакомилась с Максимилианом Лейхтенбергским, принцем, который подходил ей по положению и по возрасту. И в которого она влюбилась. Для более продолжительного знакомства Максимилиана пригласили в Россию, а уже в октябре 1838 года огласили помолвку. Католическое вероисповедание жениха не посчитали преградой.

Вся пикантность ситуации заключалась в том, что этим браком Романовы наконец роднились с семьей Бонапарт. Наполеону дважды отказали – в руке Катишь и в руке Анны, – но то, чего не удалось добиться ему, легко получилось у его собственного внука. Справедливости ради, внука не по крови. Максимилиан был сыном знаменитого принца Евгения де Богарнэ, пасынка Наполеона. То есть Максимилиан происходил напрямую от императрицы Жозефины.

Мэри не хотела уезжать к мужу. Такие же чувства испытывал и ее отец – он не желал расставаться с дочерью. Можно с уверенностью сказать, что этот союз, Мэри и герцога Лейхтенбергского, нарушал все ранее установленные традиции: за исключением Катишь и Анны Леопольдовны, все русские княжны, выходя замуж за представителей иностранных держав, уезжали вместе с ними в их владения. От Максимилиана требовалось: отказаться от прежнего образа жизни, от собственной родни (выражаясь, разумеется, фигурально) и обрести новую родину. Говоря по правде, это не понравилось семье Максимилиана. На свадьбу к нему они не приехали.