Княжна на продажу. Как дочерей русских государей меняли на мир и новые земли

А что же Мария? Ощущая приближение смерти, муж постарался защитить ее интересы. Духовная грамота князя Симеона Гордого была составлена так, чтобы Мария получила треть доходов от Москвы, а также Коломну и Можайск в свое распоряжение. Для XIV века с его правилами наследования это было очень серьезное новшество. Вдовам оставались куда более скромные уделы, да и чаще всего предполагалось, что они уйдут в монастырь. На протяжении веков складывался этот обычай, и для людей того времени пострижение вовсе не было «печальной участью». Напротив, монашествующие родственники пользовались огромным почетом и уважением. Редкие мужья рассуждали как Владимир Василькович Галицкий, который оставил для своей жены распоряжение: «А княгини моя по моем животе, если же восхочет в чернице пойти – пойдет, аже не восхочет – а како ей любо. Мне не воставши смотреть». Проще говоря: «Не мне решать, что ей делать, – говорит князь Галицкий, – супруга может выбрать для себя любой путь».

И все же щедрость Симеона косвенно свидетельствует, что для него Мария значила куда больше, чем это бывало в обычном династическом браке. Передавая в ее распоряжение земли, он рассчитывает, что вдова будет сохранять свое положение, не запираясь в обители.

Впрочем, в счастливую любовную историю этих двоих – князя Симеона и Марии Тверской – сложно поверить по той причине, что у нас сохранилось крайне мало свидетельств о подобных отношениях в русском Средневековье. Если провансальская поэзия донесла до нас историю культа Прекрасной Дамы, то отечественные источники очень скупо сообщают именно о любви и подвигах ради нее. Первое, что приходит на ум, это «Плач Ярославны» в «Слове о полку Игореве». Княгиня убивается по мужу, судьба которого ей неизвестна:

На Дунаи Ярославнынъ гласъ ся слышить,
Зегзицею незнама рано кычеть:
«Полечю, – рече, – зегзицею по Дунаеви,
Омочю бебрянъ рукавъ въ Каяле реце,
Утру князю кровавыя его раны
На жестоцем его теле…»

Перевод:

На Дунае Ярославнин голос слышится,
Кукушкою безвестною рано кукует:
«Полечу, говорит, кукушкою по Дунаю,
Омочу шелковый рукав в Каяле-реке,
Утру князю кровавые его раны
На могучем его теле…»

Древнерусская литература достаточно долго не уделяла внимания любовной лирике. Обходила этот вопрос стороной или придавала любви более возвышенное значение – любовь братская, родительская, любовь к своей земле… А вот отношения между мужчиной и женщиной – если речь шла о супругах – были больше похожи на родственные, чем на чувственные. Женщина-обольстительница, сумевшая вызвать сильное влечение к себе, рассматривалась как… чародейка. Перечисляя наложниц князя Владимира, летописец указывает:

«Бе же Владимир побежен похотью женскою».

Нетрудно сделать вывод, кто в глазах средневекового автора «виновен» в любвеобильности князя. Еще примечательнее «Слово Даниила Заточника», написанное древнерусским автором в первой трети XIII века. Перевод текста на современный язык будет звучать так: «Братья, посмотрите на злую жену. Что она скажет мужу своему? „Господин мой, свет моих очей! На тебя не могу смотреть… Если говоришь со мной, то гляжу и обмираю…“» С точки зрения средневекового книжника – на редкость обольстительные речи! Неуместные для той, что должна следовать за мужем…

А вот еще один занятный текст из «Бесед отца с сыном о женской злобе». Та же самая картина: женщина – источник бед и корень зла. Ибо говорится в «Беседе» так:

«Аще будет юн муж – она его обольстит… близ оконца приседит… скачет, пляшет, бедрами трясет… и другими многим юным угодит и всякого к собе прельстит». Иначе говоря, обольщение – синоним зла. И восхищение женской красотой в этом тексте – признак воздействия чуть ли не с помощью посторонних сил.