Княжна на продажу. Как дочерей русских государей меняли на мир и новые земли

Итак, обратимся к 1573 году. Старицкой княжне Марии в тот момент было всего тринадцать лет. Ее жениху – на двадцать больше. Династический брак с представителем датской королевской семьи готовили не один год. Государь Иван Грозный намеревался создать на территории современной Прибалтики зависимое от Москвы государство. Датский принц Магнус идеально подходил на роль руководителя этого княжества – он был братом правящего короля Фредерика II и не мог претендовать на трон у себя на родине. У Фредерика подрастали наследники, поэтому Магнус мог попытать счастья где-то еще.

Закономерный вопрос: а почему именно датчанин? Все объяснимо: еще в царствование Василия III Копенгаген и Москва достигли взаимопонимания. Был у них общий недруг, Швеция. А общих интересов – еще больше.

Путешественник Якоб Ульфельд написал в своих «Воспоминаниях»: «В давние времена, в особенности при благочестивом блаженной памяти короле Кристиане, два государства были так связаны мирным договором, что могли беспрепятственно торговать и заключать сделки друг у друга, и у них были назначенные им собственные дома, у русских в Копенгагене, у датчан – в Нарве. Зная об этом союзе, король Фредерик II посчитал разумным последовать примеру своих предшественников… и с помощью договоров возобновить дружбу и взаимную переписку».

Разумеется, с формальной точки зрения Ливонский проект не был так уж однозначен. По сути, русский царь предлагал датчанам создание некой буферной зоны.

Но если бы принц Магнус соединился браком с русской княжной, влияние Москвы было бы обеспечено. Брат короля согласился: не каждый день поступают предложения занять трон. Правда, имелось серьезное препятствие – у самого Ивана IV не было дочерей на выданье. Но имелись старицкие княжны, дочери двоюродного брата царя. Старшая вполне подходила для замужества, а младшая, Мария, еще играла в куклы.

Евфимия и Мария воспитывались в Москве. Годом ранее они стали сиротами – их отца принудили принять яд, погибли и другие родственники девушек. На князя Старицкого поступил донос, что он-де намеревался сгубить царя Ивана.

В «Записках о Московии» Генриха Штадена, немецкого служивого, который стал опричником, есть такие строки: «Великий князь опоил отравой князя Владимира Андреевича, а женщин велел раздеть донага и позорно расстрелять стрельцами. Из его бояр никто не был оставлен в живых». Есть сведения и Андрея Курбского о смерти княгини Евдокии Старицкой (урожденной Одоевской) с сыновьями. Пощадили девочек и одного из их братьев, Василия.

Брак Евфимии Старицкой с Магнусом был назначен на конец 1570 года, когда принц Магнус пожаловал на Русь. Но старшая княжна, по невыясненным причинам, скончалась, и датчанину предложили замену: в конце концов, какая разница, которая из княжон поедет в Лифляндию? Правда, в этом случае следовало хоть немного подождать, ибо Марии было только десять. Поэтому-то свадебную церемонию отложили на апрель 1573 года.

Если существует надобность в брачном союзе, то вера помехой не станет. По крайней мере, во времена Ивана Грозного рассуждали именно так. Разница в религиозных убеждениях жениха и невесты была преодолена замысловатым образом: новобрачные венчались… порознь. Каждый в соответствии с традициями его религии. За год до свадьбы Магнуса и Марии Старицкой подобным же образом обвенчали французскую принцессу Маргариту де Валуа и короля Генриха Наваррского. Католичка выходила из собора Нотр-Дам, затем поднималась на помост возле храма и там же слушала речи протестантского священника. Конфессиональный конфликт на тот момент был исчерпан.

Принято считать, что принцу Магнусу обещали 5 бочонков с золотом, но выдали только сундуки с платьями княжны Марии да один город в качестве приданого. Впрочем, на этот счет есть свидетельства английского посланника Джерома Горсея, который сыграл не последнюю роль в дальнейшей судьбе невесты. И дипломат королевы Елизаветы говорит совсем другие вещи:

«Дали в приданое за нее те города и крепости, которые интересовали Магнуса, установив его власть там… Титуловал королем, дал ему сотню добрых лошадей, 200 тысяч рублей, что составляет 600 тысяч талеров, драгоценные камни и украшения… Жаловал тех, кто его сопровождал, и послал с ним много бояр и дам в сопровождении двух тысяч конных, чтобы утвердиться в Дерпте».