Княжна (СИ)

— Раз дело не в детстве, не в школе и не университете, то, может, всему виной ваши друзья?

— Вы не знаете в глаза ни одного моего друга, — отчеканила Князева и снова обернулась на зал. Да, сука, где все?! — Что позволяет вам говорить так о незнакомых людях?

— Значит, Белов вам не друг? — всё допытывался француз, с каждым вопросом своим всё наклоняя голову к девушке. — Его… коллеги тоже вам никто?

— Никто, — соврала отчаянно Анна и не поняла вдруг, отчего вдруг Делаж так за Сашу, его окружение зацепился. Мысли в голове носились всполохами электричества, а когда сталкивались, выбрасывали в стороны снопы искр, вынуждая дендриты плавиться.

Голова была готова задымиться, когда Амори вдруг усмехнулся, расставил руки на барной стойке по обоим сторонам от Князевой и спросил:

— И в сердце вашем пусто?

«Ах ты с…»

Девушка почти раскрыла рот, чтобы ответить, но в последний миг осеклась, не зная, что лучше французу сказать. Соврать, что под боком никакого мужчину не держит, или позволить себе правду?

Она снова кинула взгляд на дверь зала.

Амори воспринял прерывание зрительного контакта за попытку кокетства и, усмехаясь самому себе, взял вдруг девушку за подбородок, вернул зеленоглазый взор на себя.

Князева одновременно вспыхнула кожей и похолодела изнутри. Это касание — абсолютно вульгарное — расставило всё по своим местам. Анна сжала руки, какие оказались почти неподвижны, на складках платья и едва не проскрежетала:

— Вы забываетесь, мсье Делаж.

Желание дать по лицу французу переходило в потребность, только девушка держалась до последнего. Напоминала себе, что она своей выходкой может разрушить шаткий мир, какого Белый на переговорах достиг.

Но и позволять Амори трогать себя за лицо не могла.

— Мадмуазель Князева, — опять протянул, словно будучи котом, Амори, заглядывая в глазки ненакрашенные. — Я лишь пытаюсь понять, почему вы так себя недооцениваете.

— Я себя достойно оцениваю, — кинула она жестким голосом, уже не пытаясь держать на лице дежурную улыбку. Даже не моргала, словно старалась взором превратить Делажа в каменное изваяние, уподобляясь Медузе Горгоне.

Только вот Амори не слышал — ни то глухой, ни то идиот:

— Я склонен думать, что одиночество сделало вас такой.

— Я не одинока.

В глазах у Делажа загорелась новая вспышка, Анне напоминающая свет лампы над хирургическим столом. Когда она поняла, что сама ответ на вопрос свой дала, стало слишком поздно.

Кончик языка отдал неприятной вязкостью, осушающей рот и нёбо.

— Рад слышать, что вам есть, с кем засыпать и просыпаться.

От возмущения под рёбрами всё загорелось, обугливаясь. Словно промеж ребёр пихнули тряпку, смоченную в керосине, и свисающий кончик, пропитанный бензином, подпалили.

— Позволю себе предположить, что человек рядом с вами и привёл к тому, что вы сейчас имеете.

— Вы слишком много на себя берёте, мсье Делаж, — отчеканила девушка, точь-в-точь повторяя слова Космоса.

На миг ей стало смешно с догадок француза, какие можно было сравнить с тычком пальца в небо, но быстро злое веселье изогнуло губы в недобром оскале:

— Вы не знаете ни меня, ни этого человека, чтобы разбрасываться такими утверждениями. И мне, признаться, надоело это вам повторять.

— Равно, как и я устал от попыток донести смысл своих слов.

— Я поняла, что вы хотите мне сказать. Увы, не могу похвастаться тем же, — подметила Князева и схватилась за клатч, покоящийся на стуле за спиной.

— Советую не разговаривать с другими мадмуазель на подобные темы, будучи подшофе, — запустила последнюю отравленную стрелу Анна и тогда уже разжала платье.

Она попыталась, не прикасаясь руками, грудью толкнуть Делажа в сторону. Но он не сдвинулся, будто был каменной глыбой, не меняющей своего положения тысячелетиями. Руки, упирающиеся в стойку, крепче сжались на каком-то дизайнерском выступе, и не позволили Князевой покинуть столь раздражающую компанию.

У неё кулаки зачесались от мысли толкнуть Амори ещё раз. Только вот француз не дёрнулся; одно лишь лицо скривилось, будто под одеждой у него была колотая рана, и Анна, в попытке уйти, задела её.

— Мы не договорили, мадмуазель Князева, — прошипел он в идеально-свистящем акценте, которой Князева мечтала поставить с самого первого курса, и вдруг большим пальцем подбородок ей приподнял.

Анна дёрнула головой, думая набрать воздуха в лёгкие, и вспомнила, словно ударом молнии, что себе обещала на помощь — хоть Пчёлу, хоть Сашу, хоть Макса — позвать, если Делаж руки себе позволит распустить. Что, в принципе, он и сделал.

А закрывать глаза на такую явную фамильярность Князева не собиралась.

Раньше, чем она успела подумать о поддержке, услышала, как по щелчку пальцев, именно в тот миг, окрик:

— Аня!..

Сигарета истлела ровно в тот миг, когда Пчёла вдруг оглянулся по сторонам и понял, что Анна куда-то пропала. Он помнил, что, прикуривая от огонька Космоса «праздничную», а по совместительству юбилейную, десятую по счёту сигаретку, увидел уходящую из зала Князеву.