Медсестра в ответ только снова раскрыла рот — кажется, ещё шире, чем до того. Анна, вероятно, зная саму себя, то же бы удивилась тому, как легко отступила. Но только вот спорить с медсестрой в момент, когда государственный переворот казался чуть ли не меньшей из всех Аниных проблем, было не лучшей попыткой скоротать время.
Князева окинула девушку с регистратуры взором с головы до пят, словно пыталась понять, почему медсестра так яро верила в тотальную утопию. Но быстро вернула взор на серые глаза и чуть ли не с великосветской улыбкой спросила:
— Не подскажете, где находится уборная?
1993. Глава 2
Анна вернулась из санузла через десять минут. Прийти в себя, ободриться не помогла даже ледяная вода, какой Князева умыла лицо, запястья и шею. Мало того, ещё и тушь, про которую девушка забыла совсем, под глазами осталась тенями, что злило чуть ли не до ломки пальцев на ногах.
Вошла в приёмную. Голову она держала высоко, следя, чтоб подбородок был параллелен полу, но взор потупила куда-то вниз. В голове, прямо в такт сердечному пульсу, раз за разом повторялся один и тот же вопрос без ответа:
«Когда этот день кончится?»
Она села на диван, на котором провела чуть ли не целые сутки. Прислушалась к тишине приемной роддома — теперь совершенно идеальной, не прерываемой даже помехами едва живого радио. Видимо, медсестра после коротко разговора с Князевой решила приёмник перепрятать, выключить — по крайней мере, на время.
Теперь Анна, если и слышала что, то только чьи-то редкие шаги на верхних этажах и тихий пульс, отдающий постукиваниями неврологического молоточка по вискам.
Девушка не понимала отчего, но спать хотела ужасно. Хотя спала почти семь часов в ночь на день очередного политического замеса, и после обеда уснула, но глаза всё-равно слипались. Как будто ресницы сегодняшним утром красила не тушью, а клеем. Строительным.
Аня постаралась в сотый, вероятно, раз отвлечься. Она посмотрела в конец одного из трёх коридоров, отчего-то наивно полагая, что если не сейчас, то через минуты две оттуда появится мама, несущая к ней радостные новости. О том, что Ольга родила и хорошо себя чувствует, что малыш — или малышка, Князевой самой абсолютно без разницы было, кому быть троюродной тётушкой — здоровенький…
Тишина прервалась. Но не шарканьем маминых кроксов, а телефонной трелью.
Князева чёртыхнулась; сердце рухнуло куда-то в пятки, стукаясь о них, но не вдребезги разлетаясь, когда Аня схватилась за трубку и нажала на кнопочку приёма звонка.
В секунду, какую она подносила телефон к уху, в голове вихрем пролетели десятки, сотни мыслей: от вопросов, кто звонил ей, до предполагаемых ответов — Тома, Витя, Саша, кто-нибудь с «Софитов»…
Анна сглотнула, смачивая пересохшее горло слюной, и тогда только спросила у человека с другого конца телефонного провода:
— Алло?
— Анечка, милая! Здравствуй! — отозвался женский немолодой голос, и тогда в голове Князевой сконтачились два оголённых провода, дёргающихся под невообразимым напряжением.
Девушка что-то нечленораздельное, но очень радостное протараторила, а сама почувствовала, как стала падать куда-то в пустоту, хотя и сидела на диване.
Голос Ирины Антоновны, мамы Вити Пчёлкина, Ане был знаком с начала девяносто второго года.
За одним из совместных новогодних вечеров, когда пара наряжала ёлку, Пчёла к Князевой со спины подошёл, обнял и сказал осторожно, словно по тонкому льду ступал, что к ним днём, пока Аня на работе была, заходила мама. Принесла подарки, за которыми несколько часов стояла в очереди. Витя не любил откровенно, когда мать здоровьем не особо крепким рисковала, столько времени проводя на морозе ради какого-то чайного набора, но Пчёлкина от выговоров сына только отмахнулась.
А потом, поставив на комод коробку с сервизом, заметила за зеркальной рамой фотографию девушки, какую не видела раньше.