Княжна (СИ)

Князева глубоко вздохнула, так же выдохнула, стараясь слишком громко не дышать.

— Умейте слушать и слышать друг друга, Ань, понимаешь меня? — спросила мама и руку протянула к лицу дочери, но вовремя ладонь отвела, чтоб макияжа не испортить. Посмотрела в лицо ей, да так цепко и прямо, будто душу думала наизнанку вывернуть, а после из тела Аниного вытянуть и самолично растоптать.

— Без умения раз-го-ва-ри-вать у вас не выйдет ничего, как бы сильно не любили. Понимаешь?

— Понимаю, — ответила Князева. И снова — тон чужой. До кома в горле, до мурашек по спине и дрожания колен сразу.

Мама кивнула часто, быстро, почти судорожно, словно сомневалась-таки, что дочь поняла, и проговорила опять:

— Пока у вас есть возможность, любите. Говорите об этом словами. И действиями, обязательно!.. И ты не дури у меня, гордыню свою умей вовремя усмирить, — вдруг перевела стрелки мать.

Ане внезапно каблуки туфель показались неимоверно высокими, напоминая ходули, из-под которых Земля внезапно ушла; смена темы была так резка, будто девушке кулаком по переносице со всех сил дали.

— К чему это?

— К тому, Ань, что… ничего не гарантировано. И знаешь, как больно может быть, если в какой-то миг оглянешься — а рядом никого из-за гордости твоей не осталось?

Что-то дрогнуло натянутыми корабельными канатами. У невесты пальцы вывернулись в едва контролируемом желании губы накрашенные закусить, не огрызнуться на мать, которая, вероятно, на излишних эмоциях всё гиперболизировать стала в десятки раз, ужаса сразу на себя и дочь нагоняя.

Аня сложила руки на животе жестом османской госпожи и, посмотрев на Екатерину Андреевну, всё-таки осекла её чуть жестче, чем следовало это делать:

— Я такого не допущу.

— Я тоже так думала, — вдруг ответила мать фразой, которой Князева никак не ждала тогда. Воздух, взятый в лёгкие на вздохе, стал казаться затхлым, а в новом вдохе в лёгких будто не оказалось кислорода.

Берматова, вдруг усмехнувшись, точно в отчаянном блефе, пояснила, увы, вещь совсем не лживую:

— Я с отцом твоим расскандалилась незадолго до смерти его.

И тогда девушке будто в лоб выстрелили.

На миг перед глазами стало все белым, отчего мир показался лишенным красок, а потом на Анну осколками обрушилась разом вся реальность. Ноги, то подгибающиеся, то дрожащие, ослабли под весом собственного тела, и к горлу подобрался предательский ком, который, поднявшись ещё чуть по трахее, мог макияж Князевой испортить.

Она дала себя указ сырости не разводить. Сердце только гулче по рёбрам дало. Как кочергой по железному ведру.

Мать усмехнулась снова, но не смеяться думала. Ни капли веселья в тоне, хотя и уверяла себя, что на свадьбе у дочери оторвётся так, что не стыдно будет и умирать.

— Из-за чего?..

— Я уже и не помню, — хмыкнула Берматова. Девушка пальцы скрутила опять, чтоб платья не смять под ладонями, и под хруст тонких фаланг мать прошептала:

— Но уверена, что мелочь. В сравнении со смертью Гошкиной — всё уже незначительным казалось.

Князеву замурашило. Но мурашки прошлись не по коже, а под нею. Будто мелкими паразитами, червями закопошились в мышцах личинки, отчего Анне вдруг до смерти захотелось всю красоту, наведенную руками Ольги, скинуть, кожу с себя стянуть. Всё, чтоб от отвратительных жучков, ползущих под плотью, избавиться.

У корня языка будто лапками пошевелил мохнатый паук, размерами идущий в конкуренты чёрной вдове, когда девушка спросила:

— Почему раньше не говорила об этом?

Екатерина Андреевна прикусила язык, — во всех смыслах — чтоб дочери не сказать что-то из серии: «После драки кулаками не машут», или: «Себе до сих пор простить это не могу», но одёрнула. Соврала:

— Момента найти не могла.

— И потому перед свадьбой меня решила ободрить? — сама не зная, откуда нашла силы юлить, усмехнулась Анна. Мама почти улыбнулась, только раньше, чем успела дочь обнять, почти жёстко осекла:

— Зато на всю жизнь запомнишь!

Бывшая Князева кивнула с серьёзностью. Да, запомнит…

Часть маминого откровения тяжестью на плечи Анины перекочевала, весом своим в состоянии потягаться с горами Аппалачи. Пальцы сошлись в замке, крепко сдавливая ладони, когда девушка провела явную параллель, на какую её мать пыталась натолкнуть. Перед глазами одновременно поплыло, кроваво-красным пошло от одной только думы, что с ними бы случилось, если б Аня с Пчёлой оказалась с ситуации, хотя бы отдаленно напоминающую ту…

Девушка мысли своей до конца не довела. Нёбо будто трещинками пошло.

— Мам, — рука сама взметнулась к плечу Берматовой. Екатерина Андреевна взглядом ответила только спустя какие-то секунды, молчанием игравшие на нервах Аниных, как смычком.

Девушка закусила внутреннюю сторону щеки в попытке боль душевную на физическую перекинуть.

Не помогло. Стало только паршивее.

— Спасибо, что сказала.

— Главное, чтоб ты выводы для себя сделала, — ответила мать словами сухими, но голосом и взглядом таким глубоким, почти умоляющим, что для самой Берматовой огромной редкостью было.

В горле царапнуло, как при ларингите, и Анне захотелось время на час перевести.