Княжна Тараканова

– Нельзя, капитан, – ответил, не отрываясь от бумаги, писец, – машина станет! списки герцога Экмюльского… только что принесли…

– О, в таком случае кончай, – объявил Дроз.

– В чем эта работа, осмеливаюсь узнать? – спросил Илья, когда капитан потребовал ему от своего денщика закусить и усадил его за блюдо холодной телятины.

– Да, mon bon monsieur[54], горька доля воюющих! – со вздохом ответил капитан. – Часто я проклинал судьбу, что из артиста стал солдатом… а теперь меня наряжают для разных следствий… в эти же списки вносятся имена пленных маршала Даву.

Дроз достал из шкафа бутылку и налил гостю стакан вина.

– Что же делают потом с этими списками? – спросил Илья.

– Их пересылают, к сведению, в главный штаб и сюда.

– И только?

– Нет, канцелярия маршала делит вносимых в эти списки на две части. В одну вносятся менее опасные, заурядные лица; в другую – особенно подозрительные.

– Что же ожидает первых и вторых?

– Против имени первых канцелярия обыкновенно делает отметки: под арест или на работы; против вторых же сам маршал ставит собственноручные резолюции: к повешению или к расстрелянию… Печальные бывают развязки. Война не шутит. У меня на этот предмет есть стихи. Не хотите ли, я вам их прочту? – спросил он, покраснев. – Мои собственные стихи о войне.

– Сделайте одолжение.

Дроз встал, протянул руку и, с грустью глядя на гостя, как бы призывая его в судьи своей тоски и одиночества, нежным певучим тенором продекламировал элегию о разоренном гнезде малиновки и о коршуне, похитившем ее птенцов. Он сам с напомаженным хохолком напоминал малиновку.

Голос и стихи Дроза тронули Илью. Его щеки от этого чтения и вкусной еды, запитой вином, раскраснелись. Красивый, с горбом нос капитана между тем стал еще бледнее, а глаза печальнее. Он в раздумье молча глядел в пространство. В это время старичок-писец принес переписанные бумаги. Капитан повертел их в руках и вздохнул.

– Да, – сказал он, – отличный почерк, но на какое дело! Есть ли у вас, в России, такие искусники?

Он показал гостю копии, бережно положил их на окно и объявил, что сам отнесет их к генералу, а подлинники велел отправить в канцелярию главного штаба, в Кремль.

– Стаканчик! знаешь, той? – обратился он к писцу, добродушно подмигивая ему на кубышку перцовки в шкафу. – Таким почерком переписывать только Шенье, Бомарше…

Дроз налил из кубышки, которую он называл «bouche de feu» – «огненным ртом».

– Капитан! – восторженно произнес писец, отставя руку и глядя на поданный ему стакан перцовки. – Век не забуду ваших ласк и доброты!

Он медленно выпил стакан, отер рукавом усы и крякнул.

– Это напиток богов! Исполнение желаний ваших, господа, и дорогих вашему сердцу! – сказал он, уходя. – Хотя последние теперь, очевидно, далеко.

Капитан, уныло сгорбившись, молчал.

– Дорогие нашему сердцу! – произнес он, отгоняя тяжелые мысли. – Моя семья далеко; ваша же, собрат по музам? вы женаты?.. где ваша семья?

– Ничего не знаю, – ответил Тропинин, – я женат, но моя жена бежала отсюда за два дня до моего плена… и что с нею, жива ли она, убита ли, господь ведает…

– Бежала и она! но зачем же? – искренне удивился капитан.

– А эти ваши списки? – произнес Илья, указывая на принесенные писцом бумаги. – Что, если бы она попала в эти красиво переписанные бумаги, да еще в первый разряд? ведь ваш грозный маршал, сами вы говорите, не любит шутить: а он и женщину мог бы счесть за опасную…

Капитан покраснел до ушей.

– Что за мысль! полноте! – возразил он. – Мы не индейцы и не жители Огненной земли; можете быть спокойны, женщины у нас неприкосновенны. И ни одной, ручаюсь в том, вы не найдете в этих списках. Да, мое поприще – искусство, пластика. Даже сам я и мои формы, не правда ли, пластичны? – произнес капитан, вставая и перед зеркалом протягивая свои руки и выпячивая грудь и плечи. – Это не мускулы, мрамор, не правда ли, и сталь? Итак, завтра я вам дам письмо к Ламиралю, и вы украсите вашею кистью наш театр. Артистов у нас, повторяю, довольно. Кроме найденных здесь прелестной Луизы Фюзи, Бюрсе и замечательного комика Санве, явились и другие охотники. Сверх того, как, вероятно, и вы уже знаете, захвачен целый балет танцовщиц одного вашего графа… comte Chereḿute[55]. А теперь, полагаю, и на покой!.. Вот вам кровать, я улягусь на этом сундуке.

– Очень вам благодарен, – ответил Илья, – но это уже чересчур, с какой же стати?

– Без возражений, коллега; мы оба – слуги муз, и вы мой гость… Устраивайтесь, а мне надо нести бумаги к генералу, но прежде я загляну в канцелярию; знаете, народ нынче ненадежный, особенно здесь, – чрез меру поживились военною добычею и не совсем исправно себя ведут.

XXVIII

Офицер вышел. Илья прислушался у двери к его шагам и бросился к бумагам, лежащим на окне.