Княжна Тараканова

Умывалась она холодной водой, оставшейся в умывальном тазу с вечера. Франциска постучалась, и она велела Франциске войти. Та сердито, ворчливо, как близкая, стала ей выговаривать за слишком раннее вставание и за умывание холодной водой. Елизавета молчала. Франциска принесла теплую накидку. Вошел Михал, и Елизавета бросилась к нему, прижалась лицом к его груди и плакала. Он положил свою теплую ладонь на ее голову. Она вдруг отскочила, лицо ее было мокрым от слез. Он надул губы, посмотрел на нее, как смотрят на ребенка, плачущего горько-горько… Сам принес ей стакан воды и велел пить. Она мотала головой. Он повторил настойчиво, чтобы она выпила воду. Она послушалась и выпила, но плакать не перестала… Ей смутно представлялось, будто она словно бы оплакивает себя и будто память о близости телесной с чужим человеком тонет в этих обильных слезах… Она услышала, как Михал приказывает Франциске, чтобы обтерла лицо своей госпожи мокрым полотенцем. Потом она уже не плакала, а шла под руку с Михалом, который держал ее крепко, шла из ворот, к большой карете.

Ехали в трех каретах. С ней оставались теперь только Михал Доманский, Ян Чарномский, которых сопровождали слуги – Рихтер, Цольтфингер и Лабендзский. Ганецкий обещался платить дорожные издержки. У него вдруг объявились деньги, он таким образом сделался в их странной компании главным лицом. Верная Франциска помещалась в одной карете с Елизаветой…

И тут Елизавета узнала, да и все они узнали, что такое буйная средиземноморская толпа. Они покидали Рагузу с позором. О верх кареты ударялись мелкие камешки и комья земли. Мальчишки свистели, все на улицах и площадях громко хохотали и показывали пальцами… Она и не подумала, причастен ли к этому Градич. Она уже совершенно забыла о Градиче и о той ночи… Уже в ее тело медленно возвращалась усталость, и она знала, что больна. Это чувство усталости было следствием грудной болезни. Но всё это было всё равно!.. Экипажи проследовали в порт…

* * *

Орлов на письмо не отвечал.

* * *

Письмо меж тем было все же получено. Однако если Михал Доманский сомневался в силе и крепости власти императрицы Екатерины, то Орлов, судя по всему, сомнений не имел и потому письмо неведомой ему женщины лестным для себя не счел, а тотчас отослал императрице в собственные руки, сопроводив собственным посланием:

«…Есть ли этакая или нет, я не знаю, а буде есть и хочет не принадлежащего себе, то б я навязал камень ей на шею да в воду. Сие ж письмо прислано, из которого ясно увидеть изволите желание. Да мне помнится, что и от Пугачева несколько сходствовали в слоге сему его обнародования, а может быть и то, что меня хотели пробовать, до чего моя верность простирается к особе Вашего Величества. Я ж на оное ничего не отвечал, чтобы чрез то не утвердить более, что есть такой человек на свете, и не подать о себе подозрения… И мое мнение, буде найдется такая сумасшедшая, тогда, заманя ее на корабли, отослать прямо в Кронштадт, и на оном буду ожидать повеления: каким образом повелите мне в оном случае поступить, то все наиусерднейше исполнять буду».