Княжна Тараканова

Теперь он успокаивал уже ее. Такая выдалась теперь его участь: всех успокаивать!.. Он объяснял ей, что в Неаполе надо вести себя смирно, не бросаться в глаза…

– …А там поглядим! – закончил он оптимистически свои объяснения…

Михал ожидал известий о паспортах от Гамильтона, решив не докучать ему. Она же в первый день, то есть в день их приезда в Неаполь, пролежала долго на постели, не отвечая никак на уговоры Франциски и Михала. Михал уже хотел было позвать доктора, но Елизавета на другой день поднялась и долго сердилась на него. В третий день ею вдруг овладело состояние беззаботности. Она, в сущности, много пережившая женщина, опять могла показаться девочкой, совсем юной девушкой, едва вышедшей из отроческого возраста. Она кротко спросила, можно ли им погулять в городе вдвоем:

– Помнишь, как мы ехали в карете, а потом в лесу… – Она вдруг спросила серьезно: – Почему ты ушел тогда?

Он отвечал просто:

– Не знаю. Отец был болен. Но я мог бы предупредить тебя, сказать… Не знаю…

– А я знаю, – сказала она детским голосом девочки. – Просто у нас такая жизнь! Такая жизнь! – повторила она, по-детски убежденно.

– Будем считать, что это все объясняет! – Он коротко засмеялся…

Франциска отчего-то уже успела узнать, что в этом городе гулять опасно, и ворчала, когда Михал и Елизавета все же пошли в город, в самых простых платьях.

– Мы же не пойдем в те трущобы, – кротко говорила Елизавета. Они бродили по улицам несколько часов, лица молодых прохожих и вправду могли насторожить, выражали чрезмерную уверенность, задиристость. Но Михал имел при себе большую польскую саблю, вид которой все-таки отбивал охоту ссориться с ним. Город был населен густо. На узких улицах и широких площадях то и дело попадались навстречу монахи и монахини, много женщин в легких покрывалах, множество замурзанных детишек… Вскоре Михал и Елизавета заметили, что улицы уходят вниз, к морю! Город словно бежал к морю, торопясь искупаться. Они тоже пошли быстрее и по дороге покупали дешевые сладости и горячие лепешки с мясом и овощами. Ели с удовольствием. И вышли, выбежали к воде Неаполитанского залива. Наняли лодку, уселись. Лодочник, очень загорелый, греб стоя, как в Венеции гондольеры… Михал подумал, что, быть может, было бы хорошо обосноваться здесь, в Неаполе… Он говорил с ней тихо и на польском языке, лодочник не мог понять их, да и не прислушивался, глядел на море… Михал сказал ей, что мог бы найти в Неаполе недурную службу, у того же Гамильтона, к примеру…

– …мы жили бы здесь. Каждый день видели бы море. Устроили бы дом… – Уже после первой фразы, произнесенной им вполголоса, он понял, что сам себе не верит. Но она тихо поддержала его в его мечтаниях, поддержала совершенно по-женски, проговорила:

– Мы бы обвенчались… – Опустила руку, кисть в воду, замочила немного рукав… Потом, вдруг вздохнув, произнесла грустно и с кротостью: – Но этого никогда не будет, потому что мы пойдем до конца. – И это «пойдем до конца» произнесла почти нежно… – Нам скучно станет жить в Неаполе. Нам и сейчас весело только потому, что это всего лишь передышка, недолгий отдых после такого лихорадочного бега, а дальше – снова бег, лихорадочный бег…

Она шевелила пальцами в воде, опустив глаза. Михал взял ее за другую руку, нежно. И молчали…

Паспорты были получены через двадцать дней. Можно было ехать в Рим. Она сказала, что морем не отправится ни за что!

– Еще одного приступа морской болезни я не выдержу! – Голос ее звучал так мелодично и жалобно…

Решили нанять повозки и добираться берегом. Ехали быстро, останавливаясь в Гаэте, Террачине и Неттуне. Последнюю остановку сделали в Лидо-ди-Рома… Дорога шла в тени дубовой листвы. Покупали виноград. В Лидо-ди-Рома Елизавета увидела дам на осликах. Взяли осла с погонщиком, приземистым итальянцем в красных бесформенных штанах, высокой мятой шляпе. Широкий расстегнутый ворот грязной белой рубахи выказывал золотой крестик на смуглой груди. Елизавета уселась в седло в голубой амазонке, причудливо убрав голову большим кисейным платком. Цольтфингер шагал рядом, держа над ней – высоко – широкий желтый зонтик…

* * *

В Риме снова нужны были деньги. Впрочем, это было тривиально, но деньги ведь нужны были всегда… Между нею и Доманским произошел совершенно обыкновенный разговор, какой и мог произойти между мужчиной и женщиной. Она сказала, что у нее покамест нет ни сил, ни настроения для писания…

…разных лживых писем!..

– А у меня это настроение, должно быть, всегда! – заметил он насмешливо.

– Ты мой дипломат! – Она кротко ласкалась к нему. Он отводил ее руки. Он знал, что телесная любовь с ней обычно лишает его сил, необходимых для бурной жизни, оставляя взамен, правда, чувство радостного насладного удовлетворения. Но сейчас нужны были именно силы для бурной жизни!

Речь шла о письме тому же Гамильтону в Неаполь.

– Здесь, в Риме, мы покамест не достанем денег, – говорила она Михалу. – Надо ждать, покамест Ганецкий познакомит нас с кем-нибудь из своих иезуитов[83]. А деньги ведь нужны сейчас…