Княжна Тараканова

Михал написал от имени графини Пиннеберг дипломатичное письмо в Неаполь с просьбой о займе семи тысяч червонцев, объясняя, что деньги необходимы на обустройство жизни в Риме и уверяя, что совсем скоро графиня должна получить необходимые средства «от наших друзей в одной из весьма известных восточных монархий»… В присылке этих самых «необходимых средств», то есть отнюдь не из «одной из весьма известных восточных монархий», а как раз-таки из Неаполя, от Гамильтона, Михал очень сомневался. Тем не менее деньги были присланы. Правда, не семь, а всего лишь две тысячи червонцев, которые Михал и получил в качестве доверенного лица графини, в указанной банкирской конторе. Он думал, что Западная Европа все же слишком худо знает Восток, и потому и Гамильтон, к примеру, продолжает в какой-то степени верить в существование таинственных особ, прибывших с этого самого таинственного Востока. И разве и вправду не являются вдруг в Париже или в том же Риме русские путешественники в сопровождении огромной свиты и сорящие деньгами направо и налево, что называется? И наверняка Гамильтон читал Вольтерово описание «русского принца Ивана»…[84]

Когда при таможенной проверке много раз прозвучало «Roma! Roma!», они поняли, что находятся в Риме и что здесь им, возможно, повезет… Покамест же они повели жизнь замкнутую, но все же ухитрились осмотреть некоторые примечательные места. Колизей, уже знаменитый, оказался, по сути, грудой каменных обломков, громоздившихся хаотически в особенности на арене, которая была огорожена. Михал и Елизавета перелезли через ограду в том месте, где она была совсем низкой, камни покатились из-под ног. Он то и дело поддерживал ее за талию или просто-напросто подхватывал на руки. Они все-таки добрались до арены, где и постояли, держась за руки. Затем Михал, шутливо изображая гладиатора, отступил от своей подруги, вскинул правую руку кверху и воскликнул на польском языке:

– Здравствуй, цезарь! Идущие на смерть приветствуют тебя!

Елизавета захлопала в ладоши и покружилась на месте, чуть приподняв платье у пояса. Они снова перебрались через ограду и вернулись в карету, чувствуя себя шаловливыми детьми…

О возможности посетить великого понтифика, получить аудиенцию, еще и речи не было. И причина заключалась не только в том, что Ганецкому было не так-то просто устроить подобную аудиенцию, но также и в том, что после смерти Климента XIV конклав все еще заседал и новый папа все еще не был избран…

Теперь, когда они оказались, в сущности, под покровительством Ганецкого, пришлось посещать церковные службы, для чего тот же Ганецкий указал церковь Святой Агнессы, украшенную старинной мозаикой. Вместе с Ганецким вся компания, то есть Елизавета, Доманский, Чарномский и слуги, посетила также и церковь Креста Господня. Там Елизавету охватило искреннее молитвенное состояние и она долго молилась, стоя на коленях. На глаза навернулись слезы. Ее спутники уже деликатно вышли наружу, но она присоединилась к ним позже. Они дождались ее.

* * *

В Риме устроились уединенно, но не без комфорта. Ганецкий добросовестно исполнял обязанности секретаря, казначея и мажордома. Это он решил, что пользоваться разными наемными экипажами не следует, и нанял постоянную карету за тридцать пять цехинов в месяц. Он же нанял и подходящее жилье: дом Gioranni на Марсовом поле, ценою в пятьдесят цехинов ежемесячно. В этом доме ей нравилась просторная приемная с круглым столом из дубового дерева и стульями с бордовыми бархатными сиденьями вдоль стен. По стенам висели портреты в темных деревянных рамах, изображающие пышно и с многими светотенями сцены из Евангелия и античные мифологические. Из приемной возможно было пройти в анфиладу комнат, которая завершалась ее личными покоями, спальней и кабинетом. Потолок украшен был лепниной и люстрой с большими свечами… Порою она бродила в приемной, как будто в ожидании гостей. На самом деле ее интересовали посланные от Орлова. Но Орлов покамест никак не давал знать о себе…

Она решилась снова писать ему. Хотела было писать, не уведомив предварительно Михала, потом поняла, что Михал все равно так или иначе узнает, и сказала ему о своем намерении снова писать Орлову. Михал задумался, но видно было, что он и сам не знает, стоит ли писать. Может быть, и не стоило лишний раз выступать ей в роли словно бы просительницы, а может быть, напротив, стоило лишний раз напомнить о себе! Он сказал ей, что она может написать…

Она писала несколько заносчиво, но в то же время, конечно, и просила, даже упрашивала. Писала, разумеется, по-французски…