Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

Прошли дни, недели, и Досифея почувствовала, что совершенно изнывает, что сердце ее рвется, душа томится, что она не понимает новой своей жизни, не хочет ее. Вдруг стала сильно скучать по музыке, к которой так привыкла. «А ведь светлейший князь предлагал мне свою помощь! Почему отказалась?» Светлейший князь припоминался ей всегда некстати, и всегда воспоминания о нем обостряли до предела ее и без того болезненное состояние. В эти минуты Досифея чувствовала, что задыхается от рыданий, которые ни за что не хотела пускать наружу. «Господи, для чего же все это?!»

Однажды игуменья передала ей крупную сумму денег, на которые Досифея уставилась, словно на ядовитых насекомых, со страхом и отвращением.

– Что это, матушка? Зачем же?

– Тебе, мать Досифея, а от кого, знать не надобно.

– Да что же мне делать-то с ними, матушка игуменья? – растерялась Досифея.

– Так, может, нужно чего-то, Стефаниду пошлем…

– Нет-нет! – инокиня Досифея решительно отстранила от себя странный подарок. – Возьмите… на монастырь, нищим раздайте. Мне не нужно.

– Но, мать… – игуменья развела руками.

– Я – монахиня, я обет нестяжания дала, – тихо сказала Августа-Досифея. – Возьмите, матушка. Я так хочу.

Но подобный случай повторялся еще не раз и неизменно заканчивался одним и тем же: Досифея жертвовала деньги на храмы и на нищих. А у самой в висках колотилось: «Государыня? Или… его светлость?»

Утешением были лишь церковные службы. Тогда Досифея жила совсем в другом мире… Стефанида провожала ее по крытым переходам в надвратный храм, где для нее одной священник служил Божественную литургию. Стоя в полумраке пустого храма, неотрывно глядя на алтарь, инокиня как-то по-особому воспринимала весь ход богослужения. Душа наполнялась словами молитв и песнопений, свободно разливающихся в пространстве храма, и тогда Досифея обретала и хотя бы на несколько часов удерживала непередаваемое состояние: все, что здесь – настоящее. Все осмысливалось, обретало истинную цену, в душе причудливо уживались и временное успокоение, и томление, жажда еще большей душевной наполненности, ожидание чего-то самого большого, самого главного, перед чем весь земной привычный мир – ничто. А потом она причащалась Святых Христовых Таин, с трепетом и осознанием: вот оно – главное…

Досифее грустно было покидать храм по окончании богослужений. Она знала, что, как ни старайся, ей не удастся надолго удержать приобретенное, и вскоре ее вновь начнет терзать уныние…