Княжна Тараканова: Жизнь за императрицу

* * *

Вельможный пан, огромный, весьма добродушный на вид, лысоватый, в одеянии небрежный, растерянно кусал длинный ус.

– Что же, пане коханку, так-таки и отказалась? – спрашивал он молодого красавца, взиравшего на него почтительно, но без подобострастия.

– Отказалась, пане Кароль, – спокойно отвечал Доманский знаменитому литовскому магнату Карлу Радзивиллу, баснословному богачу, яростному ненавистнику польского «круля» Понятовского. – Отказалась и едва ли не с лестницы приказала спустить. Гордая панна!

– Испугалась, – проворчал Радзивилл.

– Она не из трусливых.

– М-да! – Радзивилл помрачнел. Поскреб в макушке и принялся сердито барабанить по столу толстыми крепкими пальцами.

– Ну да мы ничего с того не потеряем, – спокойно продолжил Михаил Доманский.

– Как не потеряем, пане коханку?

Хитрый шляхтич лукаво улыбнулся:

– Не пожелала настоящая принцесса с нами знаться, оно и к лучшему – хлопот меньше. Пустим самозванную! Каждое слово наше ловить станет за то, что царской дочерью ее сделаем! Есть у меня одна такая на примете…

Глава седьмая Беда не приходит одна

«Григорий! Разве не любила я тебя сильней, чем себя, разве не отдала тебе все, что могла?..» Тут впервые спросила себя Екатерина: а что же она, императрица всея Руси, могла дать своему возлюбленному, если даже радости отцовства его лишила?

Не было семьи… Она старалась стать женой – покорной, ласковой, терпеливой. Он ничего не оценил. Потому что подспудно мечтал о другом – о крепкой, ладной, веселой семье с кучей детей, где он был бы главой, жена б его слушалась, а он бы ее баловал… Ни с кем Григорий никогда не говорил об этом, только с Алексеем, но сейчас Екатерина догадалась. «Гриша, прости меня… Неужели я загубила твою жизнь?»

Кто из них был прав? Кто виноват? Орлов, которого словно в насмешку называли баловнем счастья, страдал сильнее, ибо не умел терпеть. Первым ударом стало то, что всеобщая любовь к нему товарищей с необыкновенным его возвышением большей частью превратилась в зависть, ненависть, подобострастие… А при дворе… Не умел он плести сети придворных интриг. Не умел и не хотел. Его обманывали постоянно, пользуясь его детской доверчивостью. Он видел дружбу там, где было лишь лицемерие, и, разочаровываясь, приходил в отчаянье. И вновь верил первому встречному, несмотря на все попреки и предостережения брата Алехана, которого провести было не так-то легко… Григорий был умен, талантлив, но и талант был дан опять же, как и любовь, будто бы «не так», не до конца… Все, за что бы он ни принимался, все выскальзывало из рук. Екатерина неотступно требовала от него строгого государственного подхода к делам. Он, повинуясь, старался помогать по мере сил. От него был прок, но Екатерине мало было таланта – она хотела гениальности. Требовала больше, чем он мог дать.

Она любила его. За все годы не изменила даже мысленно. И нарождающееся чувство к Потемкину заглушила очень быстро. А сейчас уже думала: стоило ли?

Но на долгие размышления времени не было. Царицу ждали государственные заботы. В кабинете оставались еще не просмотренные бумаги. Вздохнув, Екатерина поднялась с дивана, на котором сидела в задумчивости. Вдруг почувствовала легкую дурноту. Не обратила внимания – обычное дело. С начала войны здоровье ее расстроилось, нервы расшатались. А что делать? Другого в свой воз не впряжешь… Сделала несколько шагов, преодолевая головокружение, и вдруг рухнула на пол. Из носа, заливая белое лицо, хлынула кровь…

Очнулась у себя в спальне, в окружении лейб-медиков. Платье расстегнуто, рукав разрезан – пускали кровь. У кровати стоял на коленях граф Орлов и рыдал, как мальчишка. Когда он увидел, что Екатерина приходит в себя, глаза счастливо заблестели:

– Прости меня, матушка, прости, – всхлипнул он и прижался губами к ее бледной руке. Губы Екатерины дрогнули в слабой улыбке. Протянув руку, она ласково провела ладонью по его растрепанным кудрям.

– Гриша, что со мной? – спросила тихо.

– Матушка, – дрожащим голосом, захлебываясь слезами, заговорил Орлов, – с полчаса не могли мы тебя привести в чувство! Уж думали, грешным делом, что ты… Ах, государыня! Прости, прости меня за все!

Екатерина перевела взгляд на столпившихся возле нее лейб-медиков. В ответ на ее немой вопрос заговорил доктор Роджерсон:

– Ваше Величество! Случившееся с вами есть следствие сильного переутомления. Мы просим вас… Нет, – его голос обрел жесткость, – мы требуем, чтобы вы, наконец, начали заботиться о своем здоровье. Во-первых, необходимо немедленно прекратить подниматься в пять часов утра…

– Нет, – сказала императрица.

– Хотя бы в шесть… Ваше Величество…

– Я могу уже встать? – перебила Екатерина.

– Ни в коем случае! – воскликнул Роджерсон. – Опасности уже нет, но если обморок вдруг повторится, мы уже ни за что не отвечаем. До завтрашнего утра вы должны оставаться в постели.

– Идет война, а императрица будет валяться в постели! – возмутилась Екатерина. – Кроме того, в кабине меня ждут важные документы…