Княжна Тараканова

– …Мой друг Вольтер недаром твердит о поляках как о нетерпимых фанатиках! Русская императрица собственноручно писала фернейскому патриарху об этой нетерпимости. Она, равно как и Мария-Терезия, приносит цивилизацию в эту страну!..

Но сам Дидро, не так давно возвратившийся из Петербурга, русской столицы[58], иронически заметил мадам Жоффрен, что едва ли Россия способна цивилизовать какое бы то ни было государство…

– …Я полагаю, что и сама Россия никогда не будет цивилизована! Слишком обширные пространства и отсутствие дорог не позволяют управлять страной из единого центра. Зимы чрезвычайно суровы и располагают население к лености и пьянству. Иноземные ученые просто-напросто вянут в ужасном климате, словно экзотические растения на морозе. Лучшее, что может случиться с Российской империей – это ее крушение, распад на дюжину мелких государств, тогда порядок, наведенный в одном из них, послужит примером для других!..

Елизавете, то есть Алине, было не по себе. Она впервые услышала, что старый философ бывал в далекой России. Она даже готова была пожалеть о том, что желая прибавить облику Али Эмете более экзотичности, она выдумала княжество Волдомир. Само это слово «волдомир» сложилось у нее случайно, потом она поняла, что сложилось это слово из двух других слов: из слова «miroir» – «зеркало»[59] и из странного слова «Валдо», вычитанного ею в какой-то книге, это был некий Петрус Валдо, основавший антипапистскую секту вальденсов… Она бросила быстрый взгляд на старого философа, завладевшего общим вниманием. Вдруг она спокойно подумала, что наверняка он мало что знает об огромной России. «Надо быть смелее! – убеждала она себя, внутренне усмехаясь, в то время как ее лицо оставалось серьезным. – Courage, а не horreur!..[60]

Она поднялась с видом взволнованности, приблизилась к философу и спросила трепетным голосом, не бывал ли он в княжестве Волдомир… Тут же она поняла, что фактически не рискует… Но ей было любопытно, скажет ли он правду! Она не сомневалась в том, что никакого княжества Волдомир не существует в природе![61]

Господин Дидро обернулся к ней. Он уже знал, кто эта девочка. И он сказал правду, потому что в очень многих случаях вовсе не был склонен лгать. Он смотрел на Алину, любуясь ею, и сказал несколько задумчиво:

– Нет! – даже и резко, – такого княжества я не знаю.

Алина легко догадалась, что он сказал правду и смущен своим незнанием, это ее позабавило.

– Жаль! – обронила она. Затем покраснела, потому что сейчас должна была солгать, солгать просто, без вдохновения, ей не нравилось вот так лгать! Но она солгала: – Хотелось узнать о родине mamá…

Она была ребенком, девочкой, смутившейся оттого, что невольно открыто выразила свои чувства перед чужими, в сущности, людьми. Она была ребенком, девочкой, произносившей так по-детски: «мама́». Она была трогательна… И старому философу захотелось как бы утешить это дитя.

– Я не помню княжество Волдомир… (Да, уже не «не знаю», а «не помню»…) Но мне говорили что-то об Азове…

Она уже хорошо понимала, что приходится лгать с грубой простотою:

– Азов?! Дядя говорил и об Азове!.. – Вспыхнула… и тотчас погасла: – Я так мало знаю даже о прошлом моих родителей…

Да, она производила впечатление искренности и трогательности…

* * *

Она уже прочла «Орлеанскую Девственницу»[62] и скептически относилась к проявлениям пафоса и выражениям возвышенных чувств и мыслей. Но уже в своей спальне она решила, отпустив горничную и раскрывая на столике перед свечами в серебряном подсвечнике очередную книжку, что господин Дидро действительно сделал доброе дело, когда вместо никогда не существовавшего княжества Волдомир поднес ей, как подносят игрушку милому ребенку, некий Азов, существующий, должно быть, в реальности. Да, этот Азов надо было принять к сведению. А вообще-то все они, эти умные и приятные люди, такие интересные, с которыми ей было так интересно общаться, ничего, по сути, не знали толком о тех странах и землях, где им довелось путешествовать, то есть между «Персидскими письмами» Монтескье, никогда не бывавшего в Персии, и писаниями Дидро о России, где он и в самом деле побывал, не наблюдалось никакой разницы! И она решила для себя, кутаясь в пушистую шаль, наброшенную поверх сорочки, что все это всего лишь свойство времени, в котором ей довелось жить, времени странной географии и выдумок, заменяющих изящно грубую правду…

* * *